Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Несмотря на эту гневную диатрибу, предотвратить брак ему не удалось, и через год муж сообщал: «Прошло уже больше года. С тех пор я живу наедине со своей любимой; но ее щеки запали и горят чахоточным румянцем, а шаг ее слабый и медленный. Как и все остальные, она тоже исчезает — тень, покидающая мир теней»280.

Молодой человек из повести представлял собой типичный случай, и в книге «Физиология для девушек» утверждается, что большая часть советов не жениться на чахоточных игнорировалась. Автор сетовал:

В супружеских союзах мало думают о здоровье; хотя я помню, как однажды прочитал в «Совете отца своим дочерям», что им следует быть осторожными, чтобы не связать себя с семьями, в которых была болезнь <…>. Но сейчас он считается устаревшим: мало кто думает, что есть повод прислушаться к этому совету281.

Как же произошло, что, несмотря на широкое признание наследственности как причины чахотки, и центральной роли, которую в женской идентичности играл брак, чахотка не только игнорировалась при выборе партнера, но также стала модной для женщин среднего класса Викторианской эпохи? Ответ заключается во влиянии современных биологических дефиниций женщины, которые привели к развитию культуры болезненности.

Репродуктивное тело

Философия евангелизма сформировала взгляды не только христианских морализаторов, излагавших условия для достижения образцовой женственности, но и мужчин-медиков, заложивших органические основы женского поведения. По словам Кэрролл Смит-Розенберг и Чарльза Розенберга, «предполагалось, что идеальные социальные характеристики викторианской женщины — заботливость, врожденная нравственность, домовитость, пассивность и душевность — имеют глубоко укоренившуюся биологическую основу»282. Женственность была спорной сущностью, предметом интеллектуальных и религиозных дискуссий, но в 1830-е годы дебаты становились все более секуляризованными, по мере того как и мужские и женские роли постепенно превращались в природные, биологически обусловленные различия. (См. во вклейке ил. 13.) В ходе этого процесса они становились, по словам Ленор Давидофф и Кэтрин Холл, «здравым смыслом английского среднего класса»283. Декоративная роль, отведенная женщине — «ангелу в доме», подняла женские качества до уровня духовного, в то время как мужское начало прочно помещалось в мирском.

На женскую роль, созданную христианским учением, сильно повлияла идея искупления, поскольку она связана с болезнью; таким образом, болезнь стала одним из основных способов сопряжения женственности со страданием, чтобы обеспечить как нравственное, так и духовное искупление284. Женщины выступали как «главный источник греха и главный символ чистоты», «спровоцировавшие грехопадение и породившие Спасителя»285. В работах, посвященных чувствительности, женщина, страдающая от болезни, изображалась невинной и незапятнанной, той, чья чистота не позволила ей выдержать натиск пошлого и грубого внешнего мира. Эта слабость оказалась локализованной в структурах тела, в частности в нервах, и это повышение нервной чувствительности привело к возросшему пониманию эстетики болезни и смерти. Гендерные различия становились все более заметными в изображении туберкулеза, когда женщина страдала от болезни в результате ее неспособности противостоять грубому миру и его разочарованиям, особенно если она была влюблена; в то время как мужская чахотка все чаще преподносилась как результат краха в предпринимательстве286. Болезнь, особенно чахотка, стала частью того, что значило быть викторианской леди. Женский идеал также основывался на институтах брака и материнства, которые в социальном и медицинском плане считались жизненно важными для выполнения предписанной женской роли287.

В начале девятнадцатого века чахотка все теснее соединялась с женской репродуктивной системой. Связывая чахотку с явным и исключительно женским опытом менструации и беременности, медицинские эксперты могли объяснить якобы наблюдаемую среди женщин более высокую смертность от туберкулеза. Связать эти два явления стало возможным благодаря дискурсу чувствительности, поддерживаемому медицинской теорией того времени и предполагавшему, что нервная система женщин более хрупкая, чем нервная система мужчин. Как утверждала Орнелла Москуччи, «рефлекторные теории нервной организации содержат намек на идеологические различия между мужчиной и женщиной. Гендерные различия были представлены в различном удельном соотношении между контролирующим и вегетативным секторами нервной системы»288. Внешний вид женщины предоставил необходимые доказательства: у нее было менее крупное телосложение и не такая развитая мышечная система, и эти различия распространялись на физиологию нервной системы и считались производными повышенной чувствительности.