Если бы биологическая нестабильность женщин, вызванная функционированием репродуктивной системы, работала сообща с присущей им хрупкостью, создавая повышенную уязвимость к туберкулезу, — само собой разумеется, что с утратой способности к деторождению наступало бы соответствующее снижение заболеваемости. По прошествии детородного возраста те репродуктивные органы, которые больше не использовались, как полагали, сморщивались в женщине, оставляя «на их месте дряблость и уродство»310. Теперь она была «существом нового типа», и поскольку назначением жизни женщины было воспроизводство человеческого вида, женщина в постменопаузе рассматривалась с физиологически редукционистской точки зрения как потерявшая цель жизни и идентичностьЗ11. Так, Александр Уокер утверждал: «Когда возраст окончательно разрушает энергию репродуктивных органов и способность зачатия, остальная часть организма обретает большую силу; ум становится яснее <.. > Вместе с интеллектом приобретается мужской характер»312. Кроме того, женщины в постменопаузе, теряя свойство, обеспечивающее чувствительность, считались менее восприимчивыми к туберкулезу, о чем свидетельствует широко распространенное мнение о том, что чахотка — это болезнь, которая поражает преимущественно молодых девушек. Брошюра «Чахотка: что она из себя представляет и чем она не является» подчеркивала туберкулезную дилемму: «ЧАХОТКА! — ужасный, ненасытный тиран! — <.. > Почему ты нападаешь почти исключительно на самых прекрасных и прелестных представителей нашего вида? Зачем выбираешь цветущую и красивую юность, а не изможденную и измученную старость? Зачем сражать тех, кто беспечно бежит с отправной точки жизни, а не дряхлых существ, неуклюже плетущихся к ее финалу?»313 Ответ заключался в интерпретации материальных свидетельств, поскольку туберкулез как сильно феминизированное заболевание поражал женщин на пике плодовитости, но оставлял без внимания тех, кто больше не мог выполнять свою природную женскую роль. Таким образом, женский идеал биологически основывался одновременно на утонченной нервной и на остро реактивной репродуктивной системах женского организма, которые обе были тесно переплетены с чувствительностью.
В литературе и в обществе чувствительность презентовалась как неотъемлемая часть женского идеала на основании эмоциональной напряженности. Было принято считать, что женщины наделены этим качеством в избытке и потому являются существами сердца, действующими в основном из своих привязанностей, в то время как действия мужчин — существ интеллекта, мотивировались в первую очередь разумом314. Помимо эмоциональной ассоциации, чувствительность также обеспечивала дополнительную связь с болезнью. Роберт Бентли Тодд писал об этой взаимозависимости следующее: «Худые люди более восприимчивы, чем полные. При заболеваниях, которые влияют на питание тела, восприимчивость увеличивается по мере того, как пациенты худеют. С другой стороны, восприимчивость и чувствительность уменьшаются у людей, выздоравливающих после длительной болезни, постепенно по мере того, как они восстанавливают свои силы»315. Такое соотношение между истощением и повышенной чувствительностью обеспечивало еще одну связь между чахоткой и женским началом.