Всего лишь через десять дней после написания этого письма, в котором она всецело поддерживала сентиментальное восприятие смерти Марии, миссис Пиоцци призналась другому своему корреспонденту, что посмертные репрезентации Марии Сиддонс и приписываемые ей добродетели, возможно, были не вполне точными и, скорее, были присвоены в соответствии с ее «юношеской красотой». И вновь молодость и красота Марии были неотъемлемыми элементами восприятия ее смерти от чахотки, и миссис Пиоцци писала:
Видели ли вы в газетах заметки о смерти очаровательной девушки, долгие и тяжелые страдания которой интересуют всех ее друзей и почти разбили сердце ее милой матери! Мария Сиддонс! Думаю, ее оплакивают больше, чем саму добродетель, достоинство и науку вместе взятые. Но у нее была красота молодости; и с этим качеством наше благосклонное воображение неизменно связывает мягкость темперамента и нежный дух, любые прелести, свойственные женским умам432.
Другие составляющие перформанса Марии на смертном одре также ставят под сомнение сентиментальные аспекты ее последних дней. Возможно, ее эмоциональный шантаж Салли, которым она заставила ее отказаться от будущего с Лоуренсом, был подлым, мелочным и мстительным, несмотря на ее декларируемую мотивацию защищать сестру. Тетя Марии, миссис Твисс, признала, что поведение Марии в конце концов было отнюдь не благородным, и назвала ее действия вымогательством; в то время как Салли считала, что Мария была мотивирована «не столько обидой на него [, Лоуренса], сколько заботой и нежностью к ней»433. Несмотря на несоответствие поведения Марии сентиментальному канону перформанса на смертном одре и признания в сознательном приписывании ей сентиментальных добродетелей в ее последние дни, в подавляющем большинстве случаев посмертные описания молодой женщины соответствуют далеким от жизни репрезентациям смерти от чахотки, характерным для литературы того времени. В конце концов, Мария Сиддонс была похоронена с эпитафией, столь же сентиментальной, как и описания ее смерти. Ее надгробие венчал стих из эпической поэмы Эдуарда Янга «Ночные размышления» (1742). «Ранняя, яркая, скоротечная, целомудренная, как утренняя роса, / Она сверкнула, испустила вздох и вознеслась на Небеса»434.
Горести миссис Сиддонс не закончились смертью Марии, так как также от хронического респираторного заболевания в марте 1803 года скончалась Салли. Смерть Салли и Марии повлияла на отношение миссис Сиддонс к ее оставшейся дочери Сесилии, о чем она писала другу: «Увы! Она [Сесилия] тоже боится роковой тенденции в ее сложении, уже стоившей нам стольких часов мучительного беспокойства — в настоящее время она неплохо себя чувствует, но и дорогая Мария в ее возрасте тоже была здорова»435. В другом письме летом 1803 года миссис Сиддонс снова оплакивала смерть своих старших дочерей и выражала растущую тревогу о своей единственной оставшейся в живых дочери. Меня покинули два прекрасных создания; а другая только что прибыла из школы со всей ослепительной, устрашающей красотой, освещавшей лицо Марии, заставляющей меня содрогаться каждый раз, когда я гляжу на нее. Я чувствую себя бедной Ниобой, прижимающей к своей груди последнего и младшего из своих детей, и, как и она, каждую секунду страшусь разрушительной стрелы возмездия436.
К счастью, несмотря на красоту Сесилии, это предречение оказалось неверным. Оставшаяся дочь миссис Сиддонс пережила свою мать.
В оценке и репрезентациях смерти Марии Сиддонс становится видна глубокая пропасть, разделявшая ужасные биологические проявления чахотки и сравнительно позитивные репрезентации, использовавшиеся как часть социокультурных стратегий переживания этой болезни. Дихотомия между реальностью чахоточной смерти и ее сентиментальной репрезентацией была очевидна, не только когда Мария болела и умирала, но и в реакциях членов ее семьи. Чувствительность смешалась с концепциями красоты и чахотки, чтобы помочь в организации переживания болезни и умирания, в котором любовь, разочарование, конституция и красота переплетались в соответствии со все более влиятельной риторикой чахотки.
ГЛАВА 7
Красивые до смерти: чахоточный шик