Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Чахотка была не единственной болезнью, оказавшей влияние на массовые представления и моду. В фокусе клинического, патологоанатомического подхода к болезни наряду с туберкулезом оказалась водянка, также обладавшая собственным набором культурных мотивов443. Водянка и чахотка по-разному иллюстрируют образ больного тела. Как и чахотка, водянка — заболевание почек (позднее названное болезнью Брайта) — была широко распространена, смертельна на последних стадиях и вызывала видимые изменения в теле пациента. Характерным признаком чахотки было истощение и изнурение, ослаблявшее и иссушивавшее тело; водянка, напротив, проявлялась в сильных отеках444. Полярно противоположный характер симптомов привел к тому, что в карикатурах эти болезни изображались в качестве партнеров друг для друга. Являясь явным преувеличением, карикатура, по утверждению Питера Макнила, выходит за рамки социального комментария и может также представлять «современное понимание идеализированной эстетики». Опираясь на работу Ханны Грейг, он далее заявляет, что карикатура связана не только с модой, но «также основывается на характерном для метрополии понятии высшего света, в котором элиты могут распознавать отсылки друг на друга»445. При этом Дрор Варман утверждает, что карикатура основана «на узнаваемом социальном поведении» и представляет собой «гиперболу, а не антитезу приемлемым <.. > способам поведения»446. Как следствие, карикатура, наряду с литературой, медицинскими трактатами и периодическими изданиями о моде, представляет собой еще одну разновидность медиа, с помощью которой формировались и транслировались массовые представления о чахотке и моде. Водянка также стала одним из ранних примеров болезни, которую обвиняли в создании моды. В 1793 году в газете The Times утверждалось, что мода того времени на корсет «голубиная грудка», придававший грудной клетке сходство с птичьим килем, имитировала болезнь.

Манера одеваться в настоящее время заключается в том, чтобы выделяться', и корсеты производятся соответственные. Она выражает желание, чтобы о персоне думали благополучно, даже без позволения церковного суда архиепископа Кентерберийского — нечто во французском духе — философское желание быть приметно величественными себе ВО ВРЕД, невзирая на закон разума. Впервые эту идею предложили несколько женщин, страдающих водянкой447.

Однако влияние водянки на моду было недолгим, и все чаще болезнью, в большей степени связанной с модой и красотой, становился туберкулез. Его возвышению способствовало распространение негативного отношения к отечной полноте и избыточной плоти в описаниях идеалов красоты448. (См. во вклейке ил. 15 и 16.)

Во второй половине восемнадцатого века получила распространение мода на худобу и, по словам Роя Портера, возник «новый культ упругого, гибкого, стройного тела, свидетельствовавшего о нежности и тонкости чувств»449. Во второй половине восемнадцатого века в сарториальных предпочтениях проявилась грациозность450 и все больший упор на желательность худого тела особенно для женщин, в совокупности с зарождающейся культурой чувствительности помогал найти определение утонченности. В результате к девятнадцатому веку чахотка, красота и интеллект в массовом сознании тесно переплелись. Строение тела связывалось с интеллектуальными способностями, и полнота все чаще осуждалась как непривлекательная черта, особенно потому, что считалось, что она ослабляет умственную энергию. Понятия «полнота и глупость» воспринимались как «неразлучные спутники» и использовались как синонимы451. Такие суждения встречались не только в медицинских текстах, но также и в популярных трудах. Например, новый взгляд на нервы, интеллект и чувствительность человека, страдающего от полноты, был представлен в статье 1824 года в The New Monthly Magazine and Literary Journal: «Бесчувственность и глупость тучных людей идут рука об руку с этой болезнью [полнотой]; ибо жир покрывает и погребает под собой нервы»452. В других работах выдвигалось предположение, что на анатомическом уровне сам жир «совершенно нечувствителен»; полнота в таком случае «должна лечиться с усердием <.. > потому что она в той же степени вредит здоровью, что и красоте фигуры»453. Физиолог Александр Уокер развил эту мысль еще дальше, заявив: «Полные женщины <…> имеют меньшую чувствительность и раздражимость не только кожи, но и органов чувств в целом <.. > у более худых организмов, напротив, более острая чувствительность, а у женщин — более блестящие глаза»454. Связывая худобу и феминизирующее свойство чувствительности, эти работы укрепили связь между женственностью и желанностью стройного тела. Все эти представления в сочетании с давней традицией чахотки как легкой смерти создали представление о туберкулезе как о состоянии, придающем стройность и нежность, которые усиливали, а не разрушали красоту женского тела455.