Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

В конце восемнадцатого и начале девятнадцатого века считалось, что чахотка связана с эстетикой и что болезнь способна придавать или подчеркивать красоту своей жертвы. На почве туберкулеза развернулась борьба между профессиональной и популярной идеологиями болезней — конфликт, который проявился как в косметических практиках, так и в одежде. Особое значение в этих процессах имели представления о респектабельности и предписываемые гендерные идеологии девятнадцатого века. В высшем и среднем классах в репрезентациях чахотки болезнь представала как «архитектор» женской красоты, которой наделялись обреченные жертвы, пока жизнь медленно покидала их тела. Вызываемое болезнью истощение, вместо того чтобы менять больного до неузнаваемости по мере ухудшения его состояния, отождествлялось с представлениями о красоте. В других отображениях, особенно среди низших классов, чахотка представала как болезнь, которая обезображивает, и служила ярким символом тяжелого физического труда. Например, Томас Беддоуз отмечал: «Однако расстройство проявляется и в другой форме, особенно в бедных семьях, где детей кормят кашей на воде и картофелем. Лицо тогда становится бледным, опухшим и, как это называют медики, кахектическим. Особенно опухает верхняя губа. Глаза тускнеют, а не блестят. Обездоленность и боль обязательно порождают дурной нрав, а иногда и глупость»437.

В первой половине девятнадцатого века еще сохранялась вера в то, что причиной болезни является чувствительная натура; однако и чахоточный вид, и представление о чувствительности как его причине отделились от фигуры мужчины-романтика и стали идентифицироваться почти исключительно с респектабельными женщинами. Женщины обладали чрезмерной физической чувствительностью, нашедшей отражение в кодексе приличий и социальной чувствительности, которая объяснялась нервозностью и физической слабостью. В свете этих особенностей женщина девятнадцатого века постоянно балансировала на грани патологии438. В эту эпоху наступил туберкулезный период, когда чахотка стала основной «модной болезнью», наиболее тесно связанной с женской красотой и модой. Кларк Лоулор утверждает, что «к концу восемнадцатого века чахотка» стала «гламурным признаком женской красоты»439. Рой Портер также подтверждал, что «яркие молодые девушки, стремившиеся привлечь к себе внимание общества, непременно стремились выглядеть чахоточно, как будто нежность и слабые проявления жизненной силы делали их еще более привлекательными <.. > Благодаря связи с тонкой чувствительностью и культом молодости, туберкулезный вид — и даже туберкулез — действительно стал требованием моды»440.

Это странное сближение болезни и эстетики было не только продуктом литературного сознания, но также подкреплялось в трудах медиков и книгах о том, как вести себя в обществе. Репрезентации чахотки были в высшей степени позитивными и игнорировали неприятные реалии болезни, характеризующейся истощением, непрекращающейся диареей, кашлем и отхаркиванием крови и мокроты. Один из авторов The London Medical and Surgical Journal, безусловно, приложил руку к увековечению этой идеологии, когда писал в 1833 году: Некоторые болезни переносят в молчании и скрытно, потому что их проявления должны вызвать отвращение; другие считаются результатом порочных поступков — на них лежит клеймо позора; неприглядные поражения человеческого тела или крушение умственных способностей внушают нам скорее ужас, чем сочувствие; но чахотка, не стирая личной красоты и не нарушая работы разума, скорее, возвышает нравственные свойства и развивает доброжелательные качества пациента441.

Все чаще женщин, страдавших чахоткой, превозносили за их тонкую (почти потустороннюю) красоту, характерными чертами которой были бледность, стройность и прозрачность442.

От пышнотелого шика к чахоточному