Часть первая. Деревянный корабль

Несомненно, «Пастор Эфраим Магнус» не лишен недостатков. Чуть ли не на каждой странице я отваживался на риск. В пьесе встречаются страшные слова и картины. Люди становятся местом действия для невыносимых событий. Но эти события, все без исключения, взяты из реальности: они — часть человеческой истории и человеческой судьбы. Да, наверное, самая страшная часть: недаром они граничат с религиозными представлениями, нередко исполненными жути.

Мне все же непонятно, как могло потрясение, вызванное «Пастором Эфраимом Магнусом», полностью заслонить поэтический жест этого произведения. Я бы хотел — поскольку пьеса заколочена в гроб и, наверное, еще долго будет там оставаться, — процитировать хоть что-то из нее. Из первой части — проповеднический монолог пастора Эфраима Магнуса:

«Есть столько людей, с которыми нам приходится бороться за хлеб, — а ведь пшеница растет для всех. Плохо, что всё вертится вокруг того, кто станет большим обманщиком.

Я проповедник. Что нужно кричать людям, когда ты стоишь на кафедре? — Любите! — Но как заговорить о любви к ближнему, если жены убегают от мужей? Я не знаю. А они не перестают убегать. Богатые не нуждаются в Церкви, бедные же хотят стать богатыми. Против этого ничего не возразишь, они всё делают правильно: но вместе с тем — небожественно и с отвратительной фальшью. Можно им сказать об этом, можно даже показать другие пути и тропы; но прежде следовало бы разрушить всё их нынешнее чувственное восприятие. Уговорить бедных быть терпеливыми, а богатых — раскаяться, научить женщин любви, а мужчинам запретить ходить к проституткам. Такого не добьешься. Мне это ясно как день. В мире слишком много ложного честолюбия. Только животные до него пока не доросли: они не хотят становиться королями или министрами, получать ордена и жить во дворцах; они еще не поверили, что рождены на низшей ступени некоей лестницы. Люди же воздвигают себе башню, устремленную вверх, применяют яды и всякие орудия убийства; кровь льется, липнет к рукам, высыхает; многие срываются с башни, гибнут или остаются в живых, разбиваются или падают на мягкое. Каждый шаг вперед — несправедливость, каждое движение — насилие. Крики, вой, стенания! Никто этого не слышит. Кто смотрит на умирающих или больных? Когда-нибудь обрушится вниз и самый верхний — мертвый или живой. Но и эта картина неполная. Есть всякие течения, давление снизу, толчки и волнообразные покачивания. Все так сложно. Простое — это несправедливость и смерть. Вина закамуфлирована. Она разбухает, как лопнувший круглящийся штрудель: начинка выталкивается на поверхность, потом опадает. Но все же есть конкретные руки, которые держат склянку с ядом или смертоносное оружие; есть кулаки, которые замахиваются, разбивают в кровь лица, опрокидывают навзничь детей! Уши, которые остаются глухими… глаза, слепые от жадности! И в таком хаосе — проповедовать! С чего начать?»