Частная кара

Такого урожая брусники я никогда еще не видел. Ягоды, скрывая и землю, и листья, лежали сплошь. Ягодка к ягодке, словно бы сотканные друг с другом. Они были ярко-красными, тугими, готовые брызнуть спелым соком. Ни розовых, ни тем более белых не было. Горбовики наши, плоские берестяные чувалы, наполнились до обидного быстро. И мы набрали еще ягоды во все, во что ее было можно насыпать: в куртки, накомарники, в карманы брюк… Но все хотелось взять больше.

Простое решение — завтра же вернуться сюда — и обрадовало нас, и дало возможность вовремя выйти к реке, где оставили лодку. Свой выход мы определили затесями, чтобы завтра, не теряя времени, напрямик наладиться к ягодникам.

Однако назавтра товарищ ехать по ягоду не смог, и я, протолкавшись целое утро по селу в поисках попутчиков и не сговоря никого, решил ехать за ягодой один.

В моем распоряжении была лодка с подвесным мотором, которую я загрузил четырьмя горбовиками, и к полудню выехал из села.

Мне было хорошо и даже весело одному на реке.

Мотор работал четко, фарватер легкий, до самого вчерашнего причала ни одной мели. Страшные в летнюю межень шиверы, стремительные порожистые сливы были высоко покрыты водой, и катил я по реке с ветерком. Ветерок пахнул всеми запахами осени, был густ и сладок, и я, озорно делая губы трубочкой, втягивал его, да так, что порою захлебывался, но и это радовало.

Чтобы не ошибиться местом, я считал притоки по правую руку от себя.

От седьмого притока надо считать душаны — длинные озера, образованные старым руслом. Их должно быть шесть. И каждый из них я держал в памяти. Но уже за вторым неожиданно открылся приток.

Для верности я развернул лодку и вернулся к тому самому, от которого надо было считать душаны… Все верно. Ошибки не было. Я даже причалился к долгой песчаной косе, которую нанес этот последний, а если идти к селу, то первый приток. Легко обнаружил на ней место, где мы вчера с товарищем сидели и где он преподавал мне науку ориентации по притокам. Легко нашел и забитые в песок каблуками окурки.

Ошибки не было — это тот самый приток, от которого надо отсчитать шесть душанов. Мы и считали их, когда поднимались вчера к ягодным местам.

Несколько обескураженный, я завел мотор, развернул лодку и на малом газу пошел под левым берегом. Прошел один душан, второй, третий… Притока не было. Все верно. Еще три душана, и против последнего, шестого, на правом берегу реки — крохотная виска-речушка, к ней и чалиться. Чего проще!

Однако после пятого душана, когда я и височку, казалось, видел, вдруг снова возник приток. И такой полноводный, что не заметить его вчера просто нельзя было.

Ошарашенный этим новым открытием, я причалился к вовсе незнакомой косе и вдруг, к какому-то совершенно необъяснимому ужасу, обнаружил перед собой то самое место, на котором сидели мы с товарищем вчера, курили, и он объяснял мне, что от этого притока, чтобы попасть на ягодные места, надо отсчитать шесть душанов. Ну да, и окурки — вот они, забитые каблуками наших сапог. Я поднял эти окурки и долго рассматривал. Ошибки не могло быть. Мой товарищ по-особому в трех местах передавливал мундштук папиросы, делал его фигурным и докуривал до самой «фабрики» — печатного ярлычка. Я, перетирая в зубах, выбрасываю папиросу почти целой.

Все верно — окурки наши. Ответ на мою озадаченность пришел сам по себе. Я, блаженствуя на реке, играя с ветерком, просчитался и только теперь добрался до исходного. На душе снова стало хорошо.

Было по-прежнему ясно и солнечно.

Правда, часы на моей руке показывали четверть четвертого, и выходило, что мое путешествие по реке слишком затянулось.

Ходу отсюда до виски было не менее сорока пяти минут. От виски до ягодников по затесям — часа полтора. Значит, на место я прибуду в половине шестого. И даже по самым радужным подсчетам, времени до наступления темноты не так много.

Ничего не получалось из моего предприятия. А тут, как назло, просчитавшись снова, проскочил я нужную виску и оказался в вовсе незнакомых местах, словно бы даже на другой реке. Но, обнаружив просчет, еще долго не мог признаться себе в этом и упрямо гнал лодку все дальше и дальше.

Но когда река, вдруг обмелев, загнала меня на камень и сорвала шпонку с крыльчатки, я переборол в себе необъяснимое упрямство и повернул лодку вспять.

Но мне еще трижды приходилось останавливаться, напарываясь на камни.

Я не узнавал реки, она стала мелкой, почти непроходимой, то и дело надо было глушить и поднимать мотор.

Не знаю почему, но тогда все эти перипетии не казались мне странными, и был я занят только тем, чтобы снова не промахнуть нужную мне виску.

И наконец добрался до нее. И причалился точно к тому месту, где стояла вчера наша лодка, откуда поднялись мы в те необычайные ягодные места.

Но уже догорал закат, и река, чуть подернутая серебристым наволоком тумана, умиротворенно лежала в предвечерних мягких сумерках. На востоке, над гривастым черным мегом — таежным скалистым хребтом, — медленно мерцала чуть голубоватая большая звезда, и небо там, подступая все ближе и ближе, темнело.