Частная кара

Теперь он казался себе маленьким, ничтожным и никчемным человечишкой, отравляющим своим существованием, своими никому не нужными интересами жизнь других. Ведь все сознательные лета он только и делал, что утверждал свое. Свои истины, свои принципы, свои взгляды на прошлое, свое отношение к нынешнему... А на поверку ничего из этого не получилось.

И от этих мыслей и вовсе стало невмочно. Антонина предлагала вернуться. Борис Владимирович сделал все, чтобы он остался на кафедре, тесть передавал через Федюшкина, что хочет встретиться и по-мужски договориться, десятки людей участвовали в их семейном разладе и готовы были помочь. Алешка ждал от него совсем иного, но он поступил по-своему и продолжает так поступать вопреки благоразумию.

Федюшкин определенно сказал:

— Ты не прав, Стахов. Надо было виниться, просить прощения, но ни в коем случае не уходить с кафедры.

— Меня уволили, — ответил Стахов.

— В наше время, дорогой мой, увольняют с работы, учитывая твое желание... Не захотел бы — не уволили...

«А ведь Федюшкин прав», — подумалось теперь.

И вдруг Стахов отчетливо услышал за своей спиной шаги. Они возникли неожиданно, ничем не предупредив, и зазвучали сразу рядом, словно тот, кто шел к Стахову, сначала очень тихо и долго подкрадывался. Стахов вздрогнул и повернулся навстречу. Но вокруг никого не было. По-прежнему ворошили листву воробьи, ссорясь между собою, все так же редко и косо падали первые снежинки, одинокий лист дрожал на голой ветке, но шаги были.

И пока в безмолвии парка звучали эти шаги...

И пока в безмолвии камня звучали эти шаги...

Стахов вдруг сделал еще одно открытие: думая о своем пережитом, виня и уничтожая себя, он ни разу не вспомнил о том, что, вероятно, и составляло его «Я». Он, как и его окружающие, ни разу не обратился к тому, что постоянно жило в нем, заполняя каждую клеточку, поминутно требуя выхода и по-особому руководя им и направляя по единственному предопределенному руслу. И, творя это, Стахов уже находился во власти творимого, подчиняясь законам, до сих пор не изведанным.

..И пока в безмолвии камня звучали эти шаги... Эти шаги звучали в самом Стахове. И никого вокруг не было. Никого...

И пока в безмолвии камня звучали эти шаги...

— Что такой бледный? — спросила хозяйка, открывая Стахову дверь. — Загрипповал, что ли?..

— Наверное... Знобит что-то и жарко...

— Загрипповал. Хочешь рюмочку, на полыньке настоянная, своя...

Стахов отказался. В его боковушке было жарко, и он распахнул форточку.

— Нынче угольком протопила. Мороз по радио обещали, — услышав, как хлопнула форточка, откликнулась с кухни хозяйка. — Есть-то будешь?

Стахов снимал комнату еще по старинке — с харчами.

— Поработаю немного. Не хочу, — ответил, подсаживаясь к столу и чувствуя не ту беспомощную дрожь, но чуть даже обморочную, предшествующую свершению...

— Чуть не забыла — тебе письмо, — сказала хозяйка, без стука входя к нему.

Свой адрес на Спиридониху Стахов никому не давал, и письмо удивило.

Конверт был служебный, с плохо различимым штампом и без обратного адреса.

Он вскрыл его. На четвертушке листа в левом углу ясный фиолетовый штамп:

«Ворошиловский районный суд города Крайска. Г. Крайск, улица Народная, дом 23, кв. 3». Под штампом от руки: № 2 — 1326.

Стахов почему-то очень внимательно рассмотрел этот штамп, не заглянув сразу на всего лишь две строчки, напечатанные под копирку. А когда прочел, то сразу и не понял, о чем это:

«Дело по иску Стаховой А. А. к Стахову Н. А. о признании утратившим право на жилплощадь назначено на 23 ноября 1978 года в 11.30».

И снова Стахов услышал за спиной шаги, только теперь они удалялись.

Мимо его окон с сумкой в руке прошла в магазин хозяйка…

27. Второго января 1826 года в высочайше учрежденном Тайном комитете был обычный рабочий день. Комитет располагался в комендантском доме Петропавловской крепости, в трех его передних залах на втором этаже. Кроме того, членам комитета потребовалась комната для отдыха и буфетная, где они могли бы перекусить. И коменданту Александру Яковлевичу Сукину пришлось перебраться в нижние комнаты, потеснив прислугу.

За пять дней, минувшие с момента ареста Кущина, в крепость были присланы только два арестанта: лейб-гвардеец Ильин, которого было приказано заковать в железа, да граф Булгарин. Но из куртин постоянно требовали на допросы арестованных, и старому генералу с плац-адъютантами работы хватало и днем и ночью.

Второго января в Тайном комитете заседали генералы Чернышов, Потапов, Дибич и Левашов. Вел допросы Александр Христофорович Бенкендорф, предупредительно-вежливый и холодно-сдержанный.

Занимая председательское кресло, он, обращаясь к Чернышову, отличавшемуся пылкостью и необузданностью нрава, попросил:

— Ваше превосходительство, Александр Иванович, будь так добр, повремени с вопросами от себя.

Чернышов согласно кивнул, сделав снисходительную мину.

Крохотный уродец Дибич прыснул в кулачок и непроницаемо окаменел лицом. Искусный мастер крупной интриги, Дибич в повседневности не упускал случая в мелких кознях.