Частная кара

Долг перед женой? Но они не любили друг друга, иначе разве мыслимо было бы все, что за этим последовало. Страх потерять сына? Но Алешка даже сейчас, в мальчишеские годы, когда все острее и болезненнее воспринимается, сумел разобраться в происшедшем.

Положение в обществе, страх потерять любимую работу? Но они с Марией оба историки, единомышленники! И встреча с ней подвигнула Стахова на тот самый труд, который для него стал смыслом жизни. И нет у него теперь никакого положения, а есть только стыд и горечь за прошедшее.

Если бы он был с Марией, такое никогда бы не совершилось...

И Агадуй, куда они уже тогда мечтали съездить вместе, давным-давно стал его обретением... Так почему же не поверил Стахов гармонии, высокому, что было в них в ту далекую теперь осень?

«Доверься богу», — говорили древние и говорим до сих пор мы, безбожники и атеисты, все более потружающие свое «я» в реальный мир самой нереальной и самой абстрактной науки — математики. И там, где надо чувствовать и воспринимать, мы только считаем и высчитываем, мерим и отмеряем, не напрягая даже разум, передоверив счисления машинам.

«Доверься богу», — говорили древние, подразумевая человеческое сердце, которому только одному доступна способность выращивать счастье и радость, составляющие великую гармонию добра.

Свет человеческого естества — красота — всегда исходили из сердца. И если разум был созвучен с нею, мир украшался.

Проверь дела свои сердцем своим...

Так почему же в повседневной жизни мы все чаще и чаще не внимаем голосу сердца и, даже наоборот, живем и действуем вопреки ему?

Что более всего попиралось во всю историю и попирается ныне человеком? Человеческое сердце!

Непостижимо! Но это так!

И, разумно клянясь в любви к человеку, понимая, что только этой любовью и жив мир, сам человек беспрестанно ведет жесточайшую истребительную войну с собственным сердцем.

Сердце Стахова бешено колотилось, стараясь превозмочь не подвластный разуму рубеж, и он слышал и ощущал, как поднимает и несет его куда-то не существующая в яви сила.

Потом было обморочно и тихо, будто бы взошел на высоченную вершину с тяжкой ношей. И воздух, которого раньше не замечал, натекающий в больничную палату из приоткрытой форточки, казался чуть разреженным, чистым и острым, как там, на горных высотах.

Бледная рука, покрытая испариной, безвольно лежала поверх одеяла с крохотным лоскутком бумаги в неверных пальцах. Все еще кружилась голова, и звуки были словно бы заключены в мягкую оболочку, но сердце Стахова стучало в груди не так безысходно. Все в мире занимало свои привычные и надлежащие места.

Пришла врач. Недолго, но подозрительно поглядела в лицо.

— Это еще что такое? — увидела горлышко четвертинки.

Он и не помнил про нее, но жестоко смутился и покраснел.

— Хозяйка принесла, — сказал, ощущая свой голос как бы на расстоянии. — Возьмите...

— И возьму! Безобразие какое! — строго выговаривала врач, но Стахов видел, что ей очень хочется рассмеяться.

Она не заметила его состояния. Взяла в свои очень холодные пальцы руку, улавливая пульс, привычно подбородком сдвинула манжету халата и стала близоруко глядеть на циферблат, потихонечку шевеля губами.

— Лучше, — сказала, не сразу отпустив руку.

Стахову была приятна ее напускная строгость, и чуть близорукие глаза, и чистое лицо с нахолодавшими щеками, и капельки серег в розовых маленьких ушах, и слабый запах ненадоедливых духов, и еще что-то такое, что он сразу и не понял. И, когда врач уже выходила, подумал, что она чем-то очень похожа на Марию.

— От кого? — обернувшись, в дверях спросила врач, кивнув на листок вего руке.

— От прекрасного человека, — улыбнулся Стахов.

И она тоже улыбнулась, чуть озорно и, как ему показалось, с обидой.

— От любовницы!.. Я как лечащий врач запрещаю вам заниматься этим. — И вышла, покраснев.

Стахов не заметил этого, и ему стало хорошо.

Мария писала, что его статью совершенно случайно направили ей на рецензию. И если она правильно понимает, это часть большой и серьезной работы. Она писала о том, что собиралась сообщить ему о некоторых новых находках, касающихся Кущина, а тут как раз и прислали статью.

Она помнила о нем и думала...

38. Весна 1826 года дала о себе знать в начале марта. С крыш набежала капель, выдалбливая в сером снегу глубокие затайки, а к середине месяца лед на Неве потемнел и вспух.

В сырую мягкую пелену, окутавшую Петербург, глухо, отхаркивающе ударил пушечный гром.

13 марта 1826 года сто выстрелов отметили погребение Александра Первого.

Мокрые эти, глухие удары были ясно услышаны узниками Петропавловской крепости.

В секретную тюрьму Алексеевского равелина они тоже докатились явно, и Кущин, привыкший к безмолвному одиночеству, воспринял это как напоминание, что мир существует. В сердце, давно лишенном надежды, шевельнулось что-то, от чего повлажнели глаза и захотелось краешком глаза на мгновение увидеть небо. Многие недели, а может быть, и месяцы он все еще вел счет суткам, но не итожил их, его не вызывали ни во дворец, ни в следственный комитет.