Частная кара

Где, вероятно, и его могила, наверное, стертая с лица земли. А может быть, все еще цел безымянный крохотный огрудок, тесно заросший живучей степной травою, хранящей крохотные луковки, которые накоротке в весеннюю благодатную пору выбрасывают первоцвет алой и живой капелькой крови.

Прорастет первоцветом сердце, теплый комок...

Как повезло, что новый поселок и комбинат выстроили за сопками, в четырех километрах от старого Агадуя.

Ничего не тронуло тут время: и горы те же, и сопки, и небо, и северо-западные вышние ветра стремительно гонят мелкие перистые облачка, а понизовый ветер приносит за каменную ограду с юго-востока едва-едва различимый запах застепных лесов и большой воды.

Ограда кое-где рухнула, образовались заросшие бурьяном прогалины, нет тяжелых ворот, но ржавые вереи все еще выступают из дикого камня.

От тюрьмы остались развалины, но, как будто бы нарочно, сохранило время и эту лестницу, и этот коридор, и единственный узкий проем в стене — дверь в каземат, а теперь в пустоту, в простор, в вечность...

...И пока в безмолвии камня звучали эти шаги, Кущин окончательно проснулся и стал ждать. Шаги приближались к его каземату, и он, так долго живший в заключении и знавший все, даже самые тайные звуки темниц, понял, что час его жизни истек.

Встретить смерть он хотел стоя и резко поднялся с постели в тот самый момент, когда из распахнутой мгновенно двери полетело в лампадку что-то мягкое, гася ее. Они боялись света! Они скрывали лица! И Кущин, почти встав, был сбит с ног, и боль, нанесенная чем-то тупым в сочленение черепа с позвоночником, повалила его навзничь, и несколько рук суетливо и бестолково зашарили по телу, находя горло, а кто-то уже и срывал с шеи медальон, ладанку и крестик — единственное, с чем он никогда не расставался все долгие годы тюрьмы и ссылки. Его душили, распластав на постели, но он не ощущал этого, вообразив себя стоящим на краю черной ямы, с распахнутой грудью, куда метили тяжелые, восемнадцатифунтовые ружья, стоял и улыбался в лицо своим убийцам, принимая единственно достойную смерть для чести русского офицера…

Рассказы

Дорога

За оттепелями пришли морозы. Весь декабрь был теплым. Наметало мягкого рыхлого снега, а потом таяло. Текло с крыш, в погреба, как по весне, хлынула вода, ожили овраги, и в них загудело, вспухли рыжие ручьи, и река вспухла.

В один из таких дней убрало с полей снег, и красные пашни лежали нагие, совсем как перед пахотою, но земля не пахла тем особым запахом близкого зачатья, а была мертвой.

Под Новый год повалил снег, сыпало дня три, и все вокруг выбелило. Но в самые кануны опять оттеплело, таяло и моросило вплоть до первых чисел января.

Мороз пришел разом. На глазах сырой юго-восток завалил печные дымы и ветер сменился на северо-западный. Еще капало с крыш, но уже хрустела под ногою ломкая кромка льда, пощипывало щеки и воздух становился студеным и острым.

С вечера мы собрались впервые за эти новогодние дни на волю, побродить зимою и, если удастся, выйти к тихой и древней обители — Старому Спасу.

Место это за рекой Лопасней освящено русским духом.

Тут на покатой горушке, окруженной золотой сосною, среди белого выполья зимою и в праздничной (всегда праздничной) зелени весною и летом, а осенью осветленной листопадом, стоит храм Спаса.

Стоит он на старом славянском погосте. Еще можно разглядеть сторожевой вал, рытье — канал, смыкающий старое русло реки с новым, неширокий въездной изволок со стороны рытья да ямы — останки немногих жилищ. Летом в кротовых холмиках-закопушках легко можно найти черепки древней посуды.

Сохранилось там еще и здание церковноприходской школы. Почти метровые, кирпичной кладки стены, широкие проемы окон, из которых с мясом выломали решетчатые переплеты рам, посрывали двери, но косяки вынуть не удалось, и верейные столбы и притолоки тоже; крепко и навсегда поставили их прежние мастера. Белый изразец из печей не удалось извлечь, и его побили, кое-где похабно расписав несмывающейся краской.

Я всегда и доныне теряюсь в догадках, каким образом удается современному варвару разжиться такой вот краской в самых неожиданных местах.

То словотворчество хама возникает на недосягаемой высоте колокольни и даже купола, как это было прошлым летом в нашей деревне, когда на храме Александра Невского, выстроенного крепостным Орловых русским зодчим Бабакиным, появились мерзкие рисунки и надписи; то и вовсе необъяснимо — среди пустоши таежного безмолвия возникнет позорная мета на одинокой скале, то распишут кедр, то оставят автограф во всю ширину крепостной стены в одном из кремлей, охраняемых государством.

Неужели специально, собираясь в поход, запасаются кистями и краской?

Стены в Староспасской школе расписаны обильно и от души.