Человек бегущий

Я вспоминаю одно из самых нелепых своих падений, случившееся в аккурат под новый 2002 год. Я жил тогда в Германии, в одном из райских ее мест – на горном курорте Гармиш-Партенкирхен в Баварских Альпах, где находился немецко-американский колледж, в котором я преподавал. Расположенный в часе езды от Мюнхена, в идиллическом ландшафте предгорий и озер, запечатленном в пейзажах Кандинского и Мюнтер, что жили в соседнем Мурнау, и в «Альпийской симфонии» Рихарда Штрауса, который поселился тут, построив виллу на гонорары от «Саломеи», Гармиш являл собой образец буржуазного благополучия и воплощенную мечту немецких пенсионеров: наряду с покупкой «Мерседеса» S-класса, домик в Гармише представлялся идеальный декорацией для безбедной старости. Пенсионеры в штанах и платьях смелых расцветок, от лимонного до фиолетового, и составляли основной контингент многочисленных пансионов, курпарка и расположенной рядом с ним пешеходной улицы с массой аптек, лечебниц и магазинов ортопедической обуви.

Но Гармиш-Партенкирхен был также и мечтой спортсмена. Собственно, сам этот город возник благодаря спорту, точнее, зимней Олимпиаде 1936 года. До этого исторический Партенкирхен, древний римский гарнизон Портанум, расположенный на консульской дороге из Венеции в Аугсбург, с пятисотлетними деревянными домами и постоялыми дворами не считал себя ровней новомодному туристическому выскочке Гармишу с его новенькими гостиницами, расписанными под крестьянские темы. У двух городков-соперников, разделенных горной рекой Партнах, были разные хоры, пожарные и футбольные команды, и каждую зиму они бились не на шутку в соревнованиях по спуску на традиционных многоместных санях. Но, согласно легенде, в конце 1935 года поступило распоряжение Гитлера бургомистрам Гармиша и Партенкирхена создать единый город, что должно было укрепить олимпийскую заявку Германии в конкуренции со швейцарским Санкт-Морицем, и был дан срок сутки. Так к утру следующего дня возник город Гармиш-Партенкирхен, который стал немецкой столицей зимнего спорта, а сегодня также и летнего. Круглый год каждые выходные сюда приезжают тысячи людей с лыжами, велосипедами, парашютами для параглайдинга и досками для виндсерфинга с альпинистским и трекинговым снаряжением, вся окрестность приходит в движение, горные тропы, скальные ферраты, озера, шоссейные серпантины наполняются целеустремленно движущимися людьми – а к вечеру они столь же организованно заполняют десятки местных ресторанов и кафе, загорелые и возбужденные, делясь впечатлениями за бокалами Weissbier, баварского пшеничного пива.

Включился и я в этот непрекращающийся спортивный праздник – собственно, мои регулярные тренировки и участие в гонках начались с жизни в Баварии, где походы в горы и катание на лыжах являются семейной традицией, привычкой и едва ли не обязанностью для населения в возрасте от трех до девяноста и более лет. Начал я, естественно, с горных лыж и горного велосипеда, но затем пристрастился летом к горному бегу, а зимой – к любимым с детства беговым лыжам, благо задняя калитка нашего двора выводила на лыжню, от которой разбегалась сеть трасс общей протяженностью под 200 километров. Наш дом стоял в отдалении от Гармиша, по дороге в Инсбрук, на берегу горного озера Бармзее на высоте 1000 метров. Из окон дома открывалась величественная горная гряда Карвендель, в тени которой располагался средневековый Миттенвальд, а между нами и Миттенвальдом раскинулись поля под названием Buckelwiesen, «горбатые луга», покрытые, словно буклями, холмиками в рост человека, поросшими сочной альпийской травой и цветами – между ними паслись огромные коровы из окрестных ферм, стояли сенные сараи и гастхофы, постоялые дворы, обсаженные липами.

Каждую осень, с середины сентября, мы наблюдали, как по черной стене Карвенделя с почти трехкилометровой высоты спускается в долину граница снега. Сначала он был на самом верху – снежники там не таяли и летом – затем опускался по морене по сотне метров в день, доходил до первых отчаянных деревьев, оторвавшихся от леса и забежавших вверх на камни, покрывал кедровый стланик, потом еловый лес, спускался до буков, и, наконец, в одно ноябрьское утро накрывал Миттенвальд и луга с буклями, ложился на крыши соседних домов и на нашу живую изгородь. В декабре снегопады становились сплошными (в Альпах может выпасть до метра снега за ночь), и утром мне приходилось брести по пояс в снегу, чтобы освобождать из снежного плена лапы молодых сосенок у забора, что могли сломаться от тяжести, а наш курцхаар Олли, нырнув в сугроб за палкой, пропадал там с ушами и хвостом, и его перемещения под снегом можно было отслеживать только по волнам на белом покрывале. После таких снегопадов со стороны Миттенвальда были слышны артиллерийские выстрелы, что эхом раскатывались по долинам: служба спасателей спускала с Карвенделя лавины. А ночью за домом раздавался рокот моторов – это ратраки клали трассу, и наутро она уже манила хрустящим нетронутым «вельветом», и сбоку были прорезаны две идеальные трапеции лыжни.