Человек бегущий

Название «Писсури» происходило от слова «писса», что означает «смола» – когда-то здесь стояли сосновые леса, из древесины делали деготь. Сосны вырубили, леса отступили на север, в горы, а плодородную равнину между Писсури и морем покрыли поля пшеницы, виноградники и оливковые рощи. С холма, на котором стояла деревня, открывался вид на окрестности: поля и сады лежали в застывшем мареве весеннего солнца, набиравшего силу. К морю спускалась каменистая дорога, петлявшая между виноградников, зарослей мирта и вересковых пустошей, и через полчаса размеренного шага приводила на дикий пляж, который протянулся галечным полумесяцем вдоль залива. В те годы там стояло несколько рыбацких домиков, кособоко лежали на берегу бело-голубые лодки, сушились сети, и по утрам можно было купить у рыбаков свежий улов. Выросши на советском безрыбье, где был либо хек в школьной столовой, либо шпроты дома по праздникам, да ряды консервов с морской капустой в магазине «Океан», я открывал для себя дары Средиземного моря – сибаса, дораду, групера, волокнистое мясо тунца и рыбы-меч, упругих кальмаров, зажаренных наскоро в оливковом масле с лимонным соком.

Искупавшись, я нес домой рыбу в пакете по пыльной грунтовке, и солнце высушивало соль в волосах, которые застывали, как на античной статуе. Дома я жарил рыбу и ел ее на балконе со свежим хлебом и деревенским салатом из помидоров, огурцов и мясистых маслин «каламата», запивая греческим белым вином «рецина», к которому пристрастился тогда на всю жизнь – это дешевое белое вино со вкусом смолы: в античные времена ею запечатывали амфоры; позже, при римлянах, появились бочки, но любителей терпкого смоляного привкуса уже было не остановить, и в Греции до сих пор добавляют в вина настой смолы пинии. Рецину продают в маленьких бутылочках и пьют сильно охлажденной – в жаркие дни она хорошо освежала и оставляла голову ясной, чтобы после обеда сесть за работу. Я затаскивал столик с балкона в комнату, закрывал жалюзи и в полутьме, расчерченной полосами света, принимался читать и делать выписки.

Наступила Пасха, я ходил на службу вместе с крестьянами в чистых рубахах и их женами в неизменном черном, убранство церкви было сдержанно-торжественным, как и византийские распевы хора, священник вдохновенно бросал в толпу «Христос анести!», и мы отвечали ему хором «Алифос анести!» Потом под звон колокола мы выходили в оливковый сад: несмотря на поздний час, было тепло, на небе дрожали большие звезды, мерцали огни в спящей долине и далеко в море. А днем я исследовал Пафос и окрестности: «скалу Афродиты», полукруглый черный валун в десятке метров от берега, который здесь именуют Петра-ту-Ромио, «камень ромеев», и византийский замок в Като-Пафос, сторожащий вход в бухту, что на протяжении тысячелетия перестраивали крестоносцы, венецианцы и османы. Я ездил в кедровые леса Троодоса, к затерянным в чаще скитам, на дикий полуостров Акамас, северо-западную оконечность Кипра, где в заповедном лесу растут эвкалипты, цветут орхидеи и цикламены, где побережье изрезано гротами и черепахи выходят из воды откладывать яйца на пляже Лара. И там, стоя посреди заповедника, я вспомнил книгу Даррелла и понял, что моя мечта сбылась: у меня теперь тоже есть свой остров. Через пару недель я вернулся в Москву, загоревший и обросший, бережно храня на коже соль с последнего купания. А керамический кувшинчик с деревянной пробкой и рисунком оливковой грозди, что я привез оттуда, прослужил еще долго, регулярно пополняемый свежим оливковым маслом.

2

Прошло немало лет, прежде чем, подобно Одиссею (кстати, не только мореплавателю, но и отличному бегуну – он получил Пенелопу в жены, выиграв соревнования по бегу, устроенные ее отцом Икарием), я вернулся на свой остров, совершив перед этим странствие через все Средиземноморье. Когда я занялся всерьез велоспортом и триатлоном, то, как и все мои собратья по холодному климату, каждую весну отправлялся на вкатку – спортивный сбор, длиной от недели до трех, перед началом сезона. Проходит она в марте—апреле, когда лыжный сезон уже закрыт, но для велосипеда еще холодно, и большинство спортсменов отправляется к теплым морям, кто к Черному, кто к Красному, но большинство к Средиземному.

За десять лет, с друзьями или в одиночку, я объехал немалую часть Средиземноморья. Поначалу мы катались в Турции по прибрежным шоссе между Анталией и Аланией с вылазками в приморские горы: велосипедистов, кроме нас, там не было, с обочин кричали мальчишки и лаяли собаки, и важно взирали на нас утренние посетители придорожных кафе, все как один с усами, пившие из маленьких пузатых стаканчиков чай с горячими лепешками. Анталия запомнилась не столько велосипедными заездами, сколько пробежками через сосновые леса, тростниковые заросли, а однажды, заблудившись, я оказался в мимозовой роще, с высокими деревьями в полном цвету – бархатистые гроздья цветов пахли так одуряюще, что я там едва не остался, как тот же Одиссей у лотофагов.