Человек из Назарета

На рассвете представители римской власти (правда, сам Понтий Пилат в Иерусалиме пока отсутствовал, но должен был в считаные часы прибыть из Кесарии) официально объявили о том, что казнь через распятие троих преступников назначена на вечер пятницы. И сама казнь, и захоронение тел казненных должны были состояться на закате, так как римская администрация, как оговаривалось особо, уважала местные законы и, в частности, чтила святость субботы, наступающей непосредственно после праздника Песах. Преступниками, коих надлежало казнить, были Иисус, прозванный Вараввой, а также его подельники Иовав и Арам. Глашатаи прокричали о предстоящей казни на рассвете, а потом повторяли это известие еще несколько раз в течение всего утра, и зелоты страшно разозлились. Когда Иисуса провели во дворец прокуратора, который ранее был дворцом Ирода Великого, собравшаяся толпа зелотов провожала его криками:

– Предатель! Это ты отдал наших друзей в руки врага!

Кто-то из толпы бросил камень, который угодил в шею священнику Хаггаю, и тому пришлось взывать к римским легионерам с просьбой о защите. Римляне же страшно радовались возможности лишний раз поупражняться на спинах зарвавшихся евреев и принялись наносить удары налево и направо плоской стороной своих мечей.

Утро было заполнено множеством дел. Деньги, отвергнутые Иудой Искариотом, надлежало вернуть в казну Храма, но казначей запротестовал, говоря о том, что это и противозаконно, и вообще святотатственно – держать вместе с храмовыми деньгами деньги, которыми оплачена чья-то кровь, «кровавые деньги», как было сказано. И тогда некий молодой, но сообразительный служащий казначейства, пораскинув мозгами, предложил, как можно реализовать эту предоставленную небесами возможность (казначей долго размышлял над словами молодца), и вернулся к давней проблеме, которую ни светские, ни религиозные власти не могли решить – организации кладбища для прибывающих на Песах паломников, которые по тем или иным причинам решили умереть в Иерусалиме, вдали от дома родного. А для этого следовало какие-нибудь частные владения превратить в общественные, и молодой деятель знал одного ремесленника, у которого было горшечное производство, расположенное на изрядном по площади участке: этот горшечник, по счастливому совпадению, давно мечтал закрыть производство и развязаться со своей собственностью. Молодой служащий и взялся устроить это дело: внести задаток, составить передаточные документы и полностью оплатить покупку за счет денег, от коих отказался Иуда.

– Большое иерусалимское кладбище для гостей города! – провозгласил молодой человек, глядя в глаза горшечника. – Неплохое название, верно? Благородное.

– Ладно, давай! – отозвался горшечник. – За все – тридцатка. Я слышал сплетни по поводу денег. Казначей не берет назад «кровавые деньги».

– Кровавые, не кровавые… Какая разница? Деньги есть деньги. На эти деньги мы совершаем дело благотворительности. Никто же не станет спрашивать, кто и от чего умер, верно? Поставь-ка здесь свой крестик!

Поскольку за деньгами Иуды так и тянулась кровавая дорожка, участок, на котором устроили кладбище, стали называть Кровавым полем. Хотите знать, кто был здесь первым покойником? Об этом никто не спрашивал, хотя все всё понимали, и маленькие котята играли на безымянной могиле.

Дел в то утро хватало. Понтий Пилат, которому порядком надоели крики зелотов, сопровождавшие его на всем пути следования, приехал во дворец злым и голодным. Во время завтрака, состоявшего из хлеба, меда и легкого белого вина, помощник Пилата, Квинтиллий, коротко изложил суть предстоящих дел. Пилат, внешне хмурый человек средних лет; характером был мягче, чем выглядел, и давно подумывал об отставке со службы, которая ему изрядно надоела. Квинтиллий обладал умом, хитростью и честолюбием.

Помощник говорил:

– По мелким правонарушениям, не предполагающим смертную казнь, у меня все. Что до троих преступников, которых должно казнить сегодня, то это три еврея, публично выражавшие недовольство…

– Этот Иисус Варавва среди них? Его чертово имя я только и слышал по пути сюда. Один из этих еврейских патриотов, так? И что с ним?

– Именно его я держу в уме как кандидата на помилование. Некоторые влиятельные горожане утверждают, что подобный акт милосердия будет нам выгоден. Прочих можно казнить, а Варавву – отпустить.

– Выгоден? Нам не нужна выгода от этих евреев, Квинтиллий! А из милосердия каши не сваришь, особенно в Риме. Распять всех троих, чтобы прочим патриотам было неповадно!