Человек за бортом. Полярная повесть

Умер Евгений Поляков. Вечером не пришел на ужин, сослался на недомогание, лег спать, да так и не проснулся. Молчаливый этот человек всегда предпочитал оставаться в тени. В общих разговорах никогда участия не принимал, избегал застолий. Жил в экспедиции сам по себе. И вот что удивительно – никто о нем толком ничего не знал. Хотя на зимовках друг про дружку известно все, иной раз даже то, чего человек о себе и сам не ведает. А тут – человек-загадка.

Никита обратил внимание на Полякова где-то месяца через два после прибытия на «Пионерную». Крепкий на вид мужик начал стремительно худеть. Как врач, Максимов не мог не видеть, что худоба это отнюдь не от недоедания. Как-то утром он подошел к Полякову и без лишних слов предложил Евгению Максимовичу подняться с ним в медпункт, где напрямую заявил: «Вы больны. Скажите, что с вами? – и заверил: – Я врач и врачебную тайну хранить умею».

Глядя в открытые глаза этого парня в белом халате, Поляков, сам не зная почему, испытал к нему доверие.

– Рак у меня, доктор, – глухо произнес он. – И уже неоперабельный.

– Да как же вы с таким заболеванием медкомиссию прошли?

– Как все, – хмыкнул Поляков. – Дал пять тысяч рублей и получил справку. К тому же у меня сейчас период ремиссии.

– Евгений Максимович, но вы же, наверное, понимаете, что я вам ничем помочь не смогу, когда у вас обострение начнется? У меня и лекарств-то таких нет. Я уж не говорю, что помочь вам можно только в условиях специализированной клиники.

– Брось, доктор, я все знаю и ко всему уже давно готов. Да и жить мне незачем, не заслужил я этой жизни, сильно перед Богом провинился.

– А вы знаете, что похоронят вас здесь, на скалах, в железном саркофаге?

– Знаю, конечно, я же подписку давал, что согласен. Все давали. И ты, доктор подписывал бумагу, что в случае смерти даешь согласие быть похороненным на полюсе. Только никто из вас за смертью сюда не ехал. А я ехал. Мне в этих скалах упокоиться – самое место.

…Через год после окончания школы в подмосковной Балашихе Женю Полякова призвали в армию. Рослый широкоплечий и физически очень развитый, в «учебку» воздушно-десантных войск попал он под Фергану. Через неделю послал любимой фотокарточку – улыбающийся, в лихо сдвинутом набекрень голубом берете, в тельняшке – настоящий герой-десантник. Ответ пришел не скоро, да лучше бы и вовсе не приходил.

Любимая писала: «Выхожу замуж. Переезжаю в другой город. Прощения не прошу – знаю, что не простишь».

Окончив «учебку», Поляков написал рапорт с просьбой отправить его для «прохождения дальнейшей службы и выполнения интернационального долга в Демократическую Республику Афганистан». Так и написал. Просьбу комсомольца Полякова удовлетворили, на политзанятиях сказали, что с таких, как Поляков, надо брать пример. Смерти он не искал, от пуль не уворачивался и за спины товарищей не прятался. Под Мазари-Шарифом, в Змеином урочище, взял десантника на мушку душманский снайпер, да только ветка под ним подломилась, пуля кость не задела. Могло быть и хуже. Через месяц выписался из госпиталя, после дембеля явился в родной дом с двумя медалями на гимнастерке. Нанялся в геологическую экспедицию, мотался по тайге, гнус кормил.

В восемьдесят шестом полыхнула Чернобыльская атомная. Завербовался туда. На реке Припять перемычку строил. Про узенькую эту речку чернобыльцы сложили невеселый анекдот. «Дети, – спрашивает учительница в школе, – какая самая широкая река в СССР? – И сама отвечает: – Самая широкая река в СССР, дети, это Припять – редкая птица долетит до середины». Вот и у Полякова оборвалась его чернобыльская «середина». Хватанул дозу.

Получил в киевском аэропорту Борисполь единоразовое пособие – 300 рублей и с такими же бедолагами, как сам, был отправлен санитарным самолетом в Москву. По дороге, устроив скромное по закуси и совсем нескромное по количеству водки застолье, работяги завели разговор о том, кто сколько заработал и на что деньги потратит. Больше всех сокрушался мужичонка в давно не стиранной ковбойке и с жидкой бороденкой. В Чернобыле проработал он всего месяц, правда, в «черной зоне», и как теперь ни подсчитывал, как ни кроил, а больше, чем на «Запорожец», ну никак не выходило. «Выкарабкаться бы, а там и без „запора“ обойтись можно», – тоскливо подумал Женя.

В отделении радиологии крупной московской клиники он провалялся девять месяцев. Ему повезло. Советский Союз наконец-то милостиво согласился принять от японцев гуманитарную помощь, и те прислали какое-то чудодейственное лекарство, которым теперь весьма эффективно лечили чернобыльцев. Здесь, в больнице, встретил Евгений Поляков свою любовь. Настоящую. И последнюю.