Человек за бортом. Полярная повесть

Он умер через два месяца. Иван – он и сварку знал – изготовил металлический саркофаг. Никита, Саня и Вася ему помогали. Вчетвером на тракторе, а потом и на руках, затащили они саркофаг с телом Полякова наверх, где меж скал его и укрепили вместе с табличкой: «Евгений Максимович Поляков, полярник», и даты рождения и смерти. На этом полярном кладбище станции «Пионерная» насчитывалось уже почти восемьдесят таких могил.

«Смерть наступила в связи с несообщением о хроническом заболевании», – написал Никита Максимов в акте в строгом соответствии с инструкцией. А что еще он мог написать? Клюв, прочитав акт и пряча его в стол, удовлетворенно заметил: «Правильная формулировка». А иной и быть не могло. В случае гибели полярников «на производстве» их семьям полагалась компенсация в миллион рублей. Но таких случаев, чтобы эти деньги кому-то выплачивались, начальник не знал.

МЕСЯЦ ПЯТНАДЦАТЫЙ

Так вот оно какое, белое безмолвие, подумалось Никите. И вовсе оно не белое, как считал Джек Лондон, а черное, страшное и равнодушное. Не выпуская из рук каната, натянутого между мачтами эстакады, он опустился прямо на снег. Сил идти дальше, бороться с пургой, беспрестанно очищать глаза от снега, у него уже не осталось. Просто хотелось спать. Где-то в глубине сознания промелькнула мысль: «Спать нельзя, это конец», – но веки, тяжелые и непокорные, уже сами собой слипались. Ему стало тепло, так тепло, что он во сне даже улыбнулся. И увидел себя мальчишкой, веселого, босоногого, на берегу пруда в Клязьме, где была у них дача. «Мама, мама, – кричал Никита, – гляди, какую я рыбку поймал!» Рыбка извивалась на крючке его удочки, потом она стала расти и превратилась в огромного безобразного тюленя. Возле тюленя стоял Клюв, почему-то в ластах и плавках, с «мичманкой» на голове. Клюв оглушительно хохотал и показывал пальцем на Никиту: «Смотрите, смотрите, спит на вахте». Никите захотелось куда-нибудь спрятаться, но тут наступила такая темнота, что он решил – все равно его никто не увидит. И не найдет…

Накануне вечером, когда они вчетвером, как обычно, остались в кают-компании, Никита обратил внимание, как надсадно кашляет Иван Брылев. «Пойдем ко мне, послушаю твои легкие, что-то не нравится мне этот твой кашель», – позвал Максимов товарища. Ваня стал отнекиваться.

– Ванька, стань-ка! – шутливо скомандовал Никита.

– Ну вот, и ты туда же, – проворчал Брылев, но все-таки поплелся в медпункт.

Послушал. В груди ощущались явные хрипы. Измерил температуру – так и есть, 38,6. Классический бронхит, вне всяких сомнений. Приготовил шприцы, ампулы, сделал Ивану два укола. «Сегодня останешься ночевать здесь, – тоном, не терпящим возражений, скомандовал врач. – Утром видно будет». Ночью Никита еще раз зашел в медпункт. Иван спал беспокойно. Максимов сделал еще один укол. Утром температура немного спала.

– Послушай, Никита, – взмолился Иван. – Отпусти ты меня. У меня дома малина сушеная есть, заварю с чаем, отлежусь, ну, таблеточки поглотаю. Не могу я здесь, давят на меня эти больничные стены. Погода хорошая, шторма нет, добреду помаленьку.

Спорить с ним было бесполезно. Скрепя сердце, Максимов согласился, но предупредил, что днем обязательно зайдет – уколы надо продолжать, иначе воспаление легких неминуемо.

Освободился Никита только часам к трем дня и сразу засобирался. В этот день резко похолодало, столбик термометра опустился хорошо за сорок градусов. К тому же начинался ветер. Хилая курточка на синтепоне и тонкие кожаные ботинки, что выдали ему еще в Институте полюса, от такого мороза почти не защищала. Как ни претило, обратился к начальнику станции с просьбой выдать ватник и сапоги. Как и следовало ожидать, Засранец отказал, выдвинув совсем уж идиотскую причину: «Нет у меня лишних ватников», хотя одежды, пусть даже и бэушной, на складе было предостаточно. Максимов даже спорить не стал со сквалыгой. Последнее время он ловил себя на мысли, что ему не то что общаться – даже видеть Акимова было противно.

Натянув на голову тонкую шерстяную шапочку с прорезями для глаз и рта, завязав тесемки капюшона и надев две пары носков, повесив через плечо сумку с медикаментами и шприцами, отправился в путь. От медпункта до домика, где жил инженер-строитель Брылев, было восемьсот пятьдесят метров, ровно девятьсот Никитиных шагов – давно уже измерено. При слабом пока еще ветре добрался за каких-нибудь сорок минут.

После уколов больному Ивану стало чуть полегче. Никита просидел час, не больше. Но когда засобирался в обратный путь, ветер выл уже как сумасшедший.

– Остался бы, Никита, – предложил Иван. – Того и гляди шторм начнется.

– Да я обещал Топору зуб полечить, он уже второй день болью мается, а мышьяк не помогает.

– Ну, мышьяк такого борова точно не возьмет, ему помощнее что-нибудь надо, синильную кислоту, например. Как ты вообще можешь помогать этой скотине?

– Даже не говори так, – строго одернул товарища Максимов. – Я врач, мой долг помогать всем. Во время войны врачи даже врагов лечили.