Человек за бортом. Полярная повесть

Георгия Андреевича Гришнина на станции называли либо Гоша-погода, либо, кто поначитаннее, Человек в футляре. Был он замкнутым и неразговорчивым. Пьяным его никто не видел, и вовсе не потому, что был он непьющим. Общение его явно тяготило, он в нем и не нуждался, потому даже напивался в гордом одиночестве. Злословили, что Гоша-погода разговаривает только сам с собой. Высшего образования у него не было, в кадрах болталась копия какого-то диплома о среднем специальном. Составлением сводок погоды Человек в футляре не заморачивался. Шел утром в радиодом, брал из компьютера метеосводку норвежской станции – норвежцы размещали ее в Интернете первыми, менял широту, долготу и другие технические координаты применительно к расположению «Пионерной», потом преспокойненько отправлял эту липу в Санкт-Петербург, после чего с чувством исполненного долга снова уединялся в своей комнате, из которой выходил потом только два раза в течение дня – в обед и в ужин.

– Вот потому у нас в России прогнозы погоды негодные, что их такие, как ты, составляют, – как-то упрекнул метеоролога Саня Богатырев.

А Гульфик как-то про Гошу-погоду такой анекдот рассказал: «Приходит еврей в метеобюро и просит взять его на работу. „Вы метеоролог?“ – спрашивают еврея. – „Нет“. – „Синоптик?“ – „Тоже нет“. – „Так с чего вы решили, что сможете у нас работать?“ – „Я погоду умею определять“. – „Каким образом?“ – „На ночь вывешиваю на форточку полотенце. Утром щупаю. Если мокрое – значит, дождь“». Метеоролог станции на анекдот не реагировал никак, зимовщики пересмеивались, только Вредитель хохотал до упаду. Потом, отсмеявшись, туповато замечал: «Так ведь Гоша-погода не жид», – и чуть не каждый день требовал повторения так полюбившегося ему анекдота.

Под стать метеорологу были и другие «ученые» – тот же эколог Гурфинкель, озонометрист, магнетолог, сейсмолог… Ни у одного из них не было специального высшего образования, зато у каждого был свой «сдвиг по фазе». Слегка повредившийся от бесконечных зимовок и беспробудного пьянства ионосферист некогда работал санитаром в психушке. Сидя в кают-компании, он утверждал, что скоро вымрет все человечество и останется лишь он один.

Локаторщику было далеко за семьдесят. Он вел здоровый образ жизни, играл в пинг-понг, не употреблял алкоголя. Водку, что иногда раздавали на всех, получив свою порцию, сливал в бутылки, потом накопленный алкоголь вез на материк.

Гидрологу надо было раз в неделю пробурить тринадцать дырок на расстоянии метра друг от друга, чтобы измерить толщину льда и температуру воды. Он утверждал, что у него артрит, пальцы то сводит, то они непроизвольно разжимаются, поэтому бур удержать не может, и все просил, чтобы лед сверлили молодые. Хотя никто ни разу не видел, чтобы пальцы у него разжались непроизвольно, когда он стакан с «шилом» держал.

Озонометрист был человеком томным, вечно вздыхающим. Всех и всё называл только уменьшительно – «похлебочка», «водочка», «спинка». Про спинку говорил ежедневно, уверяя, что не для того его мамочка на белый свет родила, чтобы он спинку на работе гнул. Было у человека две мечты – страстно хотел стать начальником станции и мечтал купить автомашину «Лексус». Когда спрашивали, почему именно «Лексус», обижался не на шутку, становился агрессивным: «Не смейте касаться моей мечты своими грязными ручками».

«А возраст!» – негодовал про себя Никита. В прославленной четверке папанинцев сорокатрехлетний начальник станции Иван Дмитриевич Папанин был самым старшим. Когда они открыли первую советскую арктическую станцию СП-1, Евгению Федорову, Эрнсту Кренкелю и Петру Ширшову было чуть за тридцать. Михаилу Петровичу Лазареву, одному из первооткрывателей Антарктиды, тоже едва исполнилось тридцать лет, когда он впервые высадился на «шестом континенте». А здесь? Тридцатилетние только они с Саней, немногим за сорок Васе и Ивану. Остальным – шестьдесят, семьдесят. Ну какие из них работники, тем более в таких, на самом деле суровых условиях?

***

Думая так, Никита Максимов все же был не вполне справедлив. Не сами люди стали пьяницами, бездельниками, равнодушными ко всему окружающему, норовя отлынить от любой работы. Такими их, в первую очередь, сделала система.