Человек за бортом. Полярная повесть

Не станет верить в сказку, что его самоотверженный труд нужен родине, человек, которого кормят помоями, содержат в ветхом щелястом жилище, унижают и обманывают на каждом шагу, давая понять, что никакой он вовсе и не человек, а так, рабочая скотина, которую можно обманывать, недоплачивая обещанные деньги, унижать и принижать во всем. Если о полярниках и продолжают по инерции говорить, что они герои, то это только по телевидению да в немногочисленных газетных заметках. Пелена романтики и героизма растаяла, как ее и не было. Набрать людей в антарктическую экспедицию стало проблемой почти неразрешимой. О каких уж специалистах тут мечтать. Дай Бог набрать кого угодно, лишь бы укомплектовать штатный состав станции на очередную зимовку. Вот и брали кого ни попадя, не обращая внимания ни на образование, ни на возраст, ни даже на медицинские справки, прекрасно понимая, что семидесятилетний полярник, тем более прошедший пять-семь зимовок, не может быть здоровым по определению. Потому и нанимались в экспедицию старики и пьянь оголтелая, которым на материке уже места не находилось. А тут, на зимовке, хоть и дрянная, да все же еда, «шило», привычное уже безделье да какая-никакая зарплата в перспективе. Ну, разве что пара молодых, неопытных, которые то ли себя, то ли чудес полярных ищут, подпишут договор на зимовку.

Ну а сам ты, Никита, далеко ли ты ушел от тех, кого сейчас презираешь, а порой и ненавидишь? Что сказали бы твои домашние, московские друзья, врачи, с которыми еще совсем недавно бок о бок работал подающий надежды молодой московский хирург Никита Максимов , увидь они сейчас тебя – небритого, в давно не стиранной тельняшке, засаленной куртке? Приняли бы они твои объяснения, что бритвенных принадлежностей здесь не выдают вовсе и каждое лезвие на вес золота; что пресная вода лимитирована и приходится в буквальном смысле экономить каждую каплю?

По учебникам прадеда и деда – академиков Максимовых и по сей день уже несколько десятилетий учатся студенты-медики. Тяжелобольные считают за счастье, когда их оперирует отец. Маму боготворят родители ее маленьких пациентов. А он, Никита, став хирургом, вместо того чтобы у операционного стола возвращать людей с того света, помчался сломя голову – куда, зачем? За какой романтикой, за какими приключениями понесло его в этот далекий ледяной край? Кому и что хотел он доказать? Тестю-куркулю, самому себе, окружающим? Добро бы еще он здесь, как врач, приносил пользу. А какая от него польза? В том, что он воду возит на тракторе? Или собственные руки калечит, ремонтируя допотопный бульдозер? Может быть, отечественная наука впишет в историю его имя золотыми буквами за то, что он отмыл от соляры пингвина и пробурил во льду десятки скважин для измерения сотни лет неизменную температуру океанской воды? Ну так для этого не стоило столько лет учиться в медицинском институте, проходить ординатуру, пять лет стоять у операционного стола. А что сказали бы дед и отец, услышь они, что их Никитушка старших по возрасту бесцеремонно называет на «ты», употребляя при этом непотребные клички и матерясь через слово? Это в их-то семье, где даже школьников, не говоря о студентах, величали исключительно на «вы», где домработниц всегда называли подчеркнуто только по имени и отчеству, не признавая никаких там «тетя Маня», «Ивановна» и прочего? Так смеет ли он, Никита Максимов, строго судить сейчас тех, кого уже начал презирать? И разве сам он теперь не один из них, не такой же, как они?

Никита хорошо запомнил, как незадолго до смерти Евгений Поляков сказал про себя, что он уже «за бортом» и нет такой силы, которая вытянет его из пучины. «Люди за бортом» – так недавно решил Максимов о тех, с кем уже много месяцев находится рядом среди бесконечных льдов. А сам он удержался – или тоже стремительно несется за борт?..

МЕСЯЦ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

На этот раз Вредитель превзошел сам себя. Он не просто повредил трактор – он его утопил. Да о тракторе и говорить бы нечего – кусок старого проржавевшего железа, исчерпавшего все мыслимые и немыслимые сроки эксплуатации. Беда в том, что Худонин сам чуть не погиб.

В этот день надо было везти талую воду для бани. Бочку в ледоплавилке уже наполнили, но нерасторопный Михал Михалыч, как сам себя величал Вредитель, умудрился подъехать лишь после обеда. Человек он был чрезвычайно «занятой»: с утра почистил картошечки, толику немалую сварил себе, любимому, в отдельной кастрюльке, да сам же, толченую, и покушал, закусив традиционно неизменный стакан водки, что поднес ему, как водится, Топор. Повар и сам остограммился, отпустив при этом ежедневную шутку: «Ох и вкусная же у тебя получается картошечка, Миша, пора тебе с твоим железом завязывать, переходи в повара».