Человек за бортом. Полярная повесть

Потом они долго предавались воспоминаниям, подсчитывали, сколько заработают за эту зимовку. Топор поделился сокровенным: «Если честно, я бы вообще отсюда не уезжал, на вторую зимовку остался. Уж тогда точно куш приличный получится. Прикуплю себе домик в каком-нибудь таком месте, где снега вообще не бывает, и закайфую. Хватит уже, навкалывался. Да и то сказать, к семидесяти годам мне уже катит…». Михаил слушал неспешную речь повара, слова становились невнятными, возле пышущей жаром плиты он разомлел, вздремнул маленько – часик-другой, не больше. А там уж и обед подоспел. И только когда его кто-то из полярников одернул: «Ты воду привезешь сегодня или нет? А то мы из-за тебя без бани останемся!» – завел трактор.

День был погожим, вовсю сияло солнце полярного лета, мороз хоть и пощипывал, но не обжигал, да и ветра совсем в тот день не было. На обратом пути Худонин решил сократить дорогу, ехать не в объезд по надежному, сотни раз проверенному пути, а срезать и поехать напрямик, сам себя убедив, что лето только началось и лед еще не успел подтаять, авось и пронесет.

Не пронес авось. Истончившийся лед не выдержал тяжеленного трактора, груженного к тому же четырехтонной бочкой талой воды. За грохотом старого изношенного мотора он даже не услышал, как затрещало под трактором. К счастью, в этом месте было совсем не глубоко, машина ушла под лед всего лишь по крышу. Беда была в другом: от перекоса оторвался один из рычагов, он и так держался на честном слове, и железное острие вонзилось водителю под ребра.

Невероятным усилием, истекая кровью, Худонин все же сумел выбраться из кабины, но тут силы покинули его вовсе, и он всей своей огромной стошестидесятикилограммовой тушей распластался на кабине. Неподалеку были несколько зимовщиков, среди них и вездесущий Гурфинкель. Полярники бросились к штабному домику, Гульфик несколько подзадержался, сделал с десяток эффектных кадров из серии «Полярник терпит бедствие» – как же без этого! Пока мастерили носилки-волокуши, понимая, что на руках громадного Вредителя не унести, пока транспортировали его в медпункт, прошло не меньше часа.

Услышав о случившемся (доктора поставили в известность сразу), Максимов на минуту заглянул к Зубкову и тоном, не терпящим возражений, приказал анестезиологу: «Александр Тихонович, готовьте наркоз, предвижу большую кровопотерю», – после чего стремглав бросился собирать все необходимое для предстоящей операции. В этот момент он не думал о том, чего ему не хватает, что у большинства препаратов уже истек срок годности. Он думал о том, что ему, хирургу Максимову, предстоит спасать человека.

Когда Худонина дотащили до медпункта и водрузили на операционный стол, лицо его было мертвенно-бледным, пульс едва прощупывался. Остроконечный рычаг так и торчал из бока.

– Давайте наркоз, – распорядился Максимов. – Надо удалить эту железку, болевого шока может не выдержать. Поэтому сначала – наркоз.

Зубков действовал грамотно, но уж как-то медленно – так, во всяком случае, показалось Никите, и он подумал, что это от отсутствия постоянной практики. Не с первого раза, но все-таки удалось вытащить из-под ребер проржавевший рычаг и после этого остановить кровотечение. Он обколол рану новокаином, наложил зажимы. Сделал разрез и покрылся испариной – железка прошла в каком-нибудь сантиметре от артерии, брюшная полость была заполнена кровью. Как он не умер там же? «Долго лежал на морозе, сосуды от холода сузились, это его и спасло. Может быть, удастся вытянуть…», – думал хирург. Он впервые в жизни оперировал вот так – без опытной хирургической сестры, без приборов, точно определяющих состояние больного во время операции. Даже пульс больного, и то измерить было некогда, нельзя отвлекаться ни на секунду.

Максимов действовал машинально, не раздумывая, руки сами выполняли то, что следовало. И он порадовался – помнят, помнят руки! Конечно, не только руки помнили. Те самые машинальные действия, которые он сейчас производил у операционного стола, были результатом опыта. Того самого практического опыта, что не заменить никакими теоретическими знаниями.

Зашив рану, Никита позволил себе наконец взглянуть на Худонина. Лицо его по-прежнему было бледным, но это была уже не та мертвенная бледность, с которой его укладывали на операционный стол. Это было бледное лицо потерявшего много крови тяжело больного человека. Но не трупа, совсем не трупа!

– Пойдемте, доктор, чайку крепкого выпьем, вам сейчас надо, – неожиданно теплым участливым тоном пригласил Зубков хирурга.

И когда они, выкурив по сигарете, пили чай, сказал: