Черно-красная книга вокруг

Я шнырял на своем «Жигуленке» и по узким улочкам, и по широким, забитым машинами проспектам, пока не нашел свою судьбу. Теперь я знаю, Господи, не я, а Ты управлял моей машиной: там поставил знак «объезд», там — «поворота нет», там создал пробку, а там вовремя включил красный свет светофора, и вот она — моя судьба.

Она стояла слева от меня за встречной полосой движения в виде скульптурной композиции из четырех человек… Нет, конечно, это были живые люди, и они шевелились, особенно один — седой, средних лет мужчина в приличном, светлых тонов костюме. Он ожесточенно махал руками и брызгал слюной на скульптуру девушки, стройной, белоголовой, с голыми ногами — черное платьице едва закрывало место, откуда они росли. Скульптуру, потому что она, действительно, стояла, как статуя, надменно и величаво, не обращая внимания даже на плевки, как не обращают внимания театральные зрители, сидящие за бешеные деньги в первом ряду, на брызжущих слюной актеров. Последних два изваяния изображали двух совершенно одинаковых бугаев в спортивных костюмах, вытянувшихся столбами за кричащим мужчиной. Со стороны казалось, что богатенький папаша увещевает свою неразумную дочь, а сзади стоит его охрана. Так я и подумал. Но вдруг один бугай шевельнулся, и я увидел, как что-то сверкнуло на солнце в его руке. Сомнений не было — это нож, приставленный к спине седоватого мужчины.

Но тут зажегся зеленый на светофоре, мне загудели стоящие сзади машины. Я вынужден был отпустить сцепление. Я вертел головой, глядя то вперед — на дорогу, то влево, а потом и назад — на удаляющуюся сцену. «Неужели его убили прямо на улице?» — мелькнуло у меня. Но все-таки я успел увидеть, как они вчетвером забирались в белоснежный, модной марки, «БМВ», дабы укатить в противоположном от меня направлении. Я сделал все, чтобы они не ускользнули: проехал перекресток, резко перестроился в крайний левый ряд, вызвав еще более ожесточенные гудки в свой адрес, и, развернувшись на встречной полосе, успел проскочить на желтый все того же светофора. Все, я сидел у них на «хвосте».

«Лишь бы теперь не упустить», — думал я, хотя, оказывается, как бы хорошо было, если б это случилось. Один раз я подъехал к ним бок о бок, пытаясь что-нибудь разглядеть. За рулем сидела девушка. Она вела машину небрежно, одной рукой, высунув локоть другой из окна наружу, и в такт оглушительной попсе энергично качала головой. Остальные окна не только были закрыты, но и густо затонированы, скрывая сидящих сзади мужчин. Девушка поймала мой взгляд и, все так же мотая своими белыми волосами, улыбнулась мне. Прекрасная юная улыбка. Улыбнулась, надула пузырь из жвачки, хлопнула его, демонстративно не спуская с меня взгляд, и прибавила газу.

«Какие беспечные мне попались клиенты», — подумал я тогда. У них даже и мысли о слежке не возникло. И это при их-то опасной профессии! По себе знаю: моя голова во время «дела» крутилась на триста шестьдесят градусов, я вздрагивал от каждого шороха и никак не мог привыкнуть. И только потом, когда уже было поздно что-либо поправить, я все понял. Дело было в их безнаказанности. И не потому, что они не чувствовали своей вины перед законом — нет, просто они не боялись ничего. А пока я не мог нарадоваться: хоть и трудно было на машине уследить за ними — совсем не так, как в фильмах, я все-таки сделал это; и в подъезд они ввалились всей компанией, и этаж мне указали — девушка крикнула в лифте: «Куда жмешь, идиот! Пятый». И даже не потрудились закрыть шторы — их просто не было на окнах. А я не обратил внимания на этот первейший признак безнаказанности, откровенный намек мне, исповедующему культ занавесок и гардин: «Уйди по-хорошему!» Но разве в силах я теперь был уйти!

На шестом этаже в подъезде дома напротив я приготовился к съемке. Пленник уже был привязан к стулу, причем прямо у окна, так что мне было все хорошо видно. Но спектакль не начинался — наверное, кого-то ждали еще. На всякий случай я снял мучения привязанного: руки заломлены высоко за спинку стула, растрепанные седые волосы закрывали опущенное вниз лицо — если бы не его неестественная поза на стуле, если бы не покрасневшая шея с блестками пота, можно было бы подумать, что он спит.

Напротив него — и это тоже попало в кадр — в кресле, положив ногу на ногу, сидел мужчина и разговаривал по телефону. Он был подстрижен по моде, пришедшей к нам из американских боевиков — его череп был выбрит начисто, и из растительности на голове его украшали только кустистые седые брови. В глазах — холод, на губах — ехидная улыбка, обнажающая ровные зубы и фиксу на клыке.