Черно-красная книга вокруг

Опомнился я только после трех часов езды где-то за Лугой. Автомобилей на шоссе заметно поубавилось, и затеряться среди них стало сложно. А мне хотелось исчезнуть, раствориться в толпе, быть таким же, как все, чтобы не гонялись за мной крутые парни. И тогда я свернул на какую-то пыльную проселочную дорогу, и через несколько минут в зеркале заднего вида шоссе исчезло. Погони, конечно, не было, но я еще долго на полной скорости, гробя машину, трясся по ухабам. Дорога петляла по причинам известным одной только ей. Заходящее солнце было от меня то слева, то справа, но больше всего оно или пряталось за непроницаемой стеной леса или вдруг неожиданно выныривало прямо передо мной ярким слепящим шаром. И от этого, и от того, что с обеих сторон меня обступали то желтеющие ржаные поля, то не скошенные луга, то леса: еловые, дремучие — в низинах, и реденькие, веселые, березовые — на горках, а чаще сосновые, строгие, чистые, величественные в своей стати; а впереди была убегающая за новый поворот и требующая постоянного внимания дорога — от всего этого успокоилось сердцебиение, взгляд расстался, наконец, с видением уходящей вверх лестницы, руки, сжимавшие руль, перестали дрожать. Теперь, если я и смотрел в зеркало заднего вида, то только затем, чтобы насладиться ускользающим штрихом, умело сотворенным природой.

Тогда, наверное, я впервые понял, но еще не осознал, что попал в совершенно другой мир. Помню, в детстве, в пионерских походах он приоткрыл мне часть своей красоты, но был забыт мною в суете городской жизни. Да и не только в красоте дело. Что-то еще, неясное, необъяснимое завлекло меня сюда — неужели тот банальный зов предков, неужели то, что пращуры мои когда-то вышли из этих дремучих лесов, и теперь, в минуту опасности я вернулся туда. Не знаю. Все было ново, незнакомо мне: и деревья, ни в какое сравнение не идущие с чахлыми городскими, и избы в деревнях, которые я пролетал одним махом — что там деревня: одна улица, с двух сторон дома. И даже люди были другие с первого взгляда. Вот они, приставляя ладонь ко лбу, чтобы не мешало заходящее солнце, смотрят мне вслед. «Не к нам ли? — думают, наверное. — Нет, дальше покатил».

Ехать бы так и ехать. Смотреть по сторонам, не думать ни о чем, узнавать новое. Ехать бы так всю жизнь. Но вечерело, кончался этот проклятый день.

Я остановился в очередной деревеньке и в первой же избе, некрашеной, почерневшей от времени, получил ночлег. Все было просто: я, еще не заглушив двигатель, вылез из машины, и тут же мне навстречу выбежала из дома и остановилась на крыльце маленькая сгорбленная старушка. Фразой из каких-то фильмов или, еще скорее, из детства — из сказок я начал наше знакомство:

— Хозяйка, пусти переночевать.

— Отчего же, ночуй, сынок, — ответила она и с этими словами скрылась за дверью. У меня возникло чувство, что меня поначалу с кем-то перепутали. Так оно впоследствии и оказалось.

Я оставил машину у палисадника, огороженного низеньким заборчиком — не от людей, а, скорее всего, от кур и скота. Больше никаких заборов не было, что для меня, посещавшего иногда дачи знакомых, оказалось в диковинку.

Вошел в дом, блуждал в темных сенях, пока хозяйка не открыла дверь и не пустила меня внутрь. В нос сразу ударил тяжелый угарный дух — топилась печь. Еще пахло воском, кожей и чем-то резким, новым, непонятным. Что-то скворчало и булькало — из сеней я сразу попал в кухню.

На крыльцо хозяйка выскочила без платка, а внутри, в избе уже накрыла им голову. Представились друг другу. Евдокия Тимофеевна — очень приятно! — сразу предложила умыться «с дорожки» и, оценив мое неумелое пользование рукомойником, сама полила мне из ковшика. Пока я вытирался и оглядывался, хозяйка накрывала на стол, и, сев за него, я, наконец, почувствовал адский голод — не ел ведь с утра. Да и было от чего появиться слюне: сметана, яйца, огурцы, зеленый лук и уверения, что все свое — «свойское», а на горячее — какой-то суп с плавающим в нем куском сала.

— Серые щи, — пояснила хозяйка.

— Серые? — таких я еще не едал.

— Серые, из крошева.

— Из чего?

— Из крошева. Эта такая засоленная капуста.

— А-а. Квашеная?

— Нет, сынок. Из квашеной капусты варят кислые щи, а это — другое. Да ты лучше отведай.

Я запустил ложку в это новое для себя блюдо. Оно было солоно, горчило, и пахло тем же горьким запахом, что и во всем доме, но оторваться от него было невозможно.

— Кушай, кушай, — Евдокия Тимофеевна, успев перед этим зачем-то сходить в сени, умиленно смотрела, как я по-стахановски работаю ложкой. Она вытирала что-то фартуком и вдруг выставила на стол прозрачную бутылку.