Черно-красная книга вокруг

Сама она есть не стала. Пригубила только самогона из старинной, судя по желтизне, граненой стопочки — «За компанию». И то ли самогон подействовал, то ли самой ей хотелось поговорить, то ли я умело расспрашивал — выговорилась она перед незнакомым человеком. Живет одна-одинешенька: и мужа, и двух сынов схоронила — «Одним словом, зажилась». Муж на войне пропал без вести. Старший сын по пьянке провалился вместе со своим трактором под лед на реке Плюссе; здоровяк был — мог бы и выплыть, да, видно, не захотел: что за цена его жизни по сравнению с колхозным имуществом. Трактор летом вытащили, а сына так и не нашли. Младший подался в город поступать в институт, да связался с плохими людьми и сгинул в тюрьме. Писала она тогда во всякие инстанции, пришел ответ, что умер он, а как, где — об этом ни слова. Могли ведь и ошибиться. И ведь ни одной могилы у нее на кладбище нет — сгинули все, а, может, еще и живы. Чувствует она, что не зря зажилась, есть еще кто-то — он, наверное, сын, которому помощь материнская еще нужна. (Вот почему, понял я, без платка — на крыльцо.) Иногда сношенька заходит, старшего жена, по хозяйству помогает. Она в соседнем селе живет. Да не часто теперь стала появляться, сама постарела, да и путь неблизкий. Жаль, детей не успели они завесть. С внуками было бы все веселее. А хозяйство большое: огород, свинья, куры, бычок у совхоза взят на вырост — в следующую весну отдавать. Как справляюсь? Справляюсь, — махнула рукой по-деревенски, наотмашь, — руки есть, ноги ходят — привычная. Пожить тебе? Живи, сколь хочешь. Нет, денег не возьму. Себе на похороны хватит, скопила уже, все приготовила, а так — куды они мне! Еще нерусские. Доллыры? Отродясь таких не видывала, и в руки не возьму, не буду их пачкать.

— Что пачкать — доллары или руки?

— А и то и другое. Спрячь, спрячь, сынок, не возьму. Вот лучше по хозяйству мне поможешь, коль охота будет — тем и сквитаемся.

Пока я курил на крыльце, Евдокия Тимофеевна постелила мне постель. Я лег и охнул от неожиданности, утонув в пуховой перине. Сразу же отступили и мысли и тревоги — я уснул.

14

Заманихина вернуло в этот мир ведро воды, остудившее кипящий рассудок. Он по-прежнему висел вместе со стулом.

— Ути-пути, какие мы слабенькие, — лысый вновь стоял перед ним. Та же комната, та же кровать, а на кровати открытая черно-красной обложкой вверх его, Заманихина, проклятая книга. Не бред ли, что герои, придуманные им, вылезли из книги и мучают его теперь? Нет, наоборот. Это он попал в свою книгу. Вот она — вокруг. Этот выдуманный, когда-то казалось, мир на самом деле реальнее действительности. Это и есть действительность — жизнь людей, обычных нечестных людей, которую он, Заманихин, хотел изобразить и изобразил-таки, да так, что все эти лысые, девицы, бугаи и, может быть, даже фотограф, оказывается, существуют. Эта черно-красная книга поглотила его, вобрала в себя, затянула, и теперь уже выхода нет. Черно-красная книга вокруг, черно-красная книга везде, и он, ее автор — всего лишь второстепенный персонаж. Так кто же тогда ее создатель?! — взорвался вопрос в мозгу Заманихина.

— Ну, где же наш друг фотограф? — снова спросил лысый, будто и не было этого бесконечного погружения в небытие. А может, его и не было.

— Я его выдумал, — прохрипел Заманихин, но сам уже с трудом себе верил. Что еще он мог сказать? Это ведь правда, которую он знал.

— Ручки уже, наверное, привыкли? Ну-ка, милая моя, обними-ка его, повисни-ка на нем, как влюбленная барышня. Авось крючочек вас выдержит.

Девица сзади ухватилась за ножки стульев. Боль пронзила Заманихина. Руки отрываются! Руки мои, руки! Как же без них!

Обморок.

Прояснение.

— Ты уж, батенька, не теряй сознание, а то затопим водой соседей снизу.

И снова тот же вопрос, на который Павел не знал ответа. Подключились молодцы. Били расчетливо, метко и так злобно, будто дорвавшиеся до человечины голодные волки.

И снова вода в лицо, и снова ленинский прищур. Но только теперь уже лысый перестал шутить — и на него повлиял вид крови, он жаждал ее, как вампир. Все кружилось в водовороте: кулаки, боль, вода, непостижимый вопрос, и снова заход на новый круг…

— Стоп! Стоп! Стоп! — вдруг остановил лысый эту чудовищную карусель и захлопал в ладоши. Так делает режиссер, почувствовавший не полную самоотдачу своих актеров. — Придется использовать более продуктивный метод, — сказал он после того, как парни отпустили Заманихина. — Кнут, Жемок, возьмите машину и отправляйтесь к нему домой. Пошебуршите там. Переверните все вверх дном: должны там быть какие-нибудь документики, записные книжечки, черновики, фотографии, наконец. Да, и вот еще что: разрешаю проявить инициативу и побаловаться его бабой.

— Сволочи, вы не сделаете этого!

— Ты вспомнил?

— Я не знаю… я клянусь… Как мне доказать вам, что я не знаю? — слезы заволокли очертания бандитов.

— Ну, на «нет» и суда нет. Ступайте, ребята. Вспоминай быстрей. Ты же знаешь, что мы сделали с этой… как бишь ее?.. Таней.