Черно-красная книга вокруг

— Помогите! — закричал из последних сил Заманихин, но крик его потонул в жеребином ржании молодцов. И лысый не смог удержать улыбку.

— Зря стараешься. Дом уже готов к капитальному ремонту. А те соседи, что снизу — бомжи, вряд ли тебе помогут. Они тут сами на птичьих правах.

Парни ушли, хлопнув дверью и все еще похохатывая. Ушла куда-то девица. Неожиданно скрылось и солнце. Лысый завалился на кровать и снова уткнулся в заманихинскую книжку. Заманихина оставили в покое, если можно назвать покоем положение, в котором он висел под потолком, как перегоревшая лампочка. И Надя! Что он мог сделать, чтобы они не поехали к ней? Обмануть, сказать, что он сведет их с этим мифическим фотографом? А дальше? Как выкручиваться дальше? Но теперь он уже ухватился за эту возможность, а время было упущено. Эх, почему он не придумал этого раньше!

Вдруг шаги в коридоре. Скрипнула дверь. Заманихин поднял голову с надеждой и тут же в бессилии опустил. Неужели можно еще ждать откуда-нибудь избавления! Вошла девица. Она принесла две чашки кофе на подносе. Лысый вскочил, бросил книжку и принял в руки чашечку. Другую взяла девица, и, поставив поднос на пол, уселась на краешек кровати.

— Ну что, писатель, как тебе висеть-то — нравится? — спросил лысый, отхлебнув маленький глоток кофе. Настроение его и отношение к Заманихину явно изменились. Где тот слащавый тон, где озорной ленинский прищур, где обращения на «вы» и «Павел Петрович»? — Вот повиси-ка, — продолжал он, — узнай, каково это, прежде чем писать. Ручки болят? Ничего. Поймешь, может, что человеку нужно гора-аздо меньше, чем он хочет. А? Прав я? Чего молчишь? Читал я тут как-то одного деятеля — повесить бы его рядом с тобой! Утверждает, что писатели, дескать, прежде чем написать что-то, переживают все приключения, все страдания своих героев, будто сами оказываются на их месте. И не обязательно даже, якобы, писателям испытывать то же, хватит, мол, и одного воображения… Брехня все это! — закричал лысый. — Потому что разные у них — у этого писателя и его героя — желания. Вот представь… Да что представлять, возьми себя. Тебе бы сейчас чего? Полжизни, небось, отдашь, чтобы ручки тебе развязали и вылили бы в морду ведро воды. Так? Это ты сейчас на месте героя. А теперь вспомни, когда ты писал свою книгу, о чем ты думал. О славе, небось, о деньгах-богатстве, о титьке жены своей ненаглядной.

Заманихин застонал от этих последних грубых слов.

— А что ты писал в это время? — продолжал лысый. — Как висит человек на веревке, в жару, привязан за вывернутые руки. А у самого у тебя креслице удобное, кондиционеры там, сигареты, кофе вот тоже, а еще где-нибудь рядом все та же жена ходит, бедрами покачивает. Что ты чувствовать можешь? Сможешь разве ты ощутить настоящую жажду, никогда ее не изведав? Сможешь ты понять смысл настоящей боли? А теперь сможешь. Теперь я это тебе гарантирую. Потому что — и только по этому! — ты теперь ее не воображать будешь, а вспоминать. Вспоминать! Вспомнишь, как руки отваливались — и напишешь. А представишь, вообразишь — и ничего не получится, оттого что ты точных слов не сможешь подобрать. Допустим, кто-нибудь тебе и поверит, но не тот, кто это испытал.

Ты, конечно, еще молодой, не зажравшийся. Читаю тебя и вижу, есть еще что-то свеженькое. Знавал я одного писателя — не то, что ты — настоящего, матерого. Детективы он карябал. Мы его раскулачивали. И что ты думаешь. После того, как я с ним таким вот образом познакомился, дай, думаю, почитаю, о чем он пишет. В библиотеку пошел! Ох, и переплевался же я потом. Ну не знает он жизни, не видит дальше своего носа, а пишет. И, главное, в наглую прет, такие подробности приводит, что неискушенный читатель и усомниться не подумает. А мне ли не знать подробностей, того, что он описывал. Вообще, вредные вы для общества, адреналиновые писатели…

— Какие писатели? — переспросила девица.

— Адреналиновые. Вырабатывают их книги, милая, у читателя такой гормон в организме — адреналин, который только в экстремальных ситуациях должен в человеке формироваться. Только страх и настоящая опасность должны его вырабатывать.

— Знаю.

— От этого гормона у человека резко стимулируется обмен веществ, и мобилизуются все защитные силы организма. Вот, помнишь, милая, вас с Моней группа Печеночника подкараулила, Моню порезали, а ты через двухметровый забор сиганула и была такова. Поставь перед тобой сейчас этот забор — ни за что не перепрыгнешь. Это в тебе адреналин взыграл.

А что делают эти адреналиновые писаки. Кормят читателя малыми дозами, заставляя переживать за других, по сути, чужих людей — за своих главных героев. И во время настоящей пиковой ситуации, да что там — просто обычной болезни, хотя бы простуды — эти самые их читатели уже не способны выработать ни грамма адреналина для защиты собственного организма. Адреналин — это жизнь: обмен веществ — это раз, резкое повышение потребления кислорода — это два. Да что там — повышение артериального давления или сахара в крови тоже порой нужно. Потому читаем мы этих вот сорванцов и не замечаем, как чахнем.