Черно-красная книга вокруг

Я сел за стол. Было все на нем не только пышно, а и обильно. Я принялся за еду с неизвестно откуда взявшимся вдруг аппетитом. Никогда им по утрам не страдал: кофе, бутерброд — вот и весь завтрак. Тут не было ни того, ни другого. Зато на столе стояли тарелки и миски с картошкой, салом, яйцами, сметаной и горячими еще пирожками. Я сам себя не узнавал, я поглощал еду за обе щеки. Можно было списать все на несколько глотков чистого утреннего воздуха, которого я успел схватить, бегая в уборную, — так я тогда и подумал, но теперь-то знаю: переменились условия жизни — переменился и я. Странное утверждение, не без Твоего, наверное, Господи, внушения, из которого выходило, что живи я изначально в этом лесном краю, был бы я совершенно другим в этическом плане человеком.

Хозяйка за стол не присела.

— А вы что же, Евдокия Тимофеевна? — спросил я с набитым ртом.

— А я уже поела, сынок. Мне много не надо: чаю напилась с утра и все.

Когда после завтрака я уселся на крыльце, чтобы выкурить первую опьяняющую сигарету, хозяйка тоже вышла на двор с веником и, подметая и без того чистую, вытоптанную перед крыльцом землю, предложила ненароком:

— Бабы вон говорят, грибы наконец-то пошли. Сходил бы сынок, проверил. Вам, городским, это в диковинку.

На мгновение мне показалось, что Евдокия Тимофеевна — ведьма, и что она знает обо мне все. Подальше от любого людского взгляда, остаться одному — этого мне хотелось сейчас больше всего. С радостью я согласился.

Хозяйка объяснила, куда лучше пойти, «чтоб не заплутать», и дала старенькую залатанную корзинку, в которую уложила несколько пирожков — «проголодаися на воздухе». Туда же, в корзинку, я сунул фотоаппарат и бинокль.

В лесу моя оптика полетела в воду речушки, той самой, что потом протекала мимо деревни и правей которой мне наказывала держаться хозяйка. Тут же я сел на берегу и нюни распустил так, что сейчас и вспоминать стыдно. Только когда скрылся в воде фотоаппарат — орудие моего зла — я по-настоящему осознал, что погубил любимого человека. Сможешь ли Ты понять, Господи, Ты, расправившийся не с одним мерзавцем, сможешь ли Ты поверить мне, что я жалел о содеянном. Я рычал, но не от ненависти, а от бессилия, я не жаждал мести, я клеймил себя и зарекался остаток своей гнусной жизни прожить так, чтобы меня было не слышно и не видно. Тогда-то на берегу извилистой лесной речушки я впервые и вспомнил о Тебе. Впервые в жизни я попросил Тебя, Господи, чтобы Ты помог, но не мне — нет, Тане. Чтобы те отморозки оставили ее в живых, ведь такое вполне было в Твоих силах.

И странное дело: журчала вода в речушке, скрипели и шумели деревья, щебетали невидимые птицы — я вдруг услышал все это после первой в своей жизни молитвы, я успокоился и поверил, что Ты понял меня, что вместе с журчаньем воды и скрипом деревьев Ты уверяешь: все будет хорошо. И долго еще я сидел и слушал эти новые для меня звуки леса.

До грибов ли мне было тогда! Но стоило мне отойти немного от речки, раздумывая, в какой стороне находится деревня, и не слишком беспокоясь о том, что возвращаться придется с пустой корзинкой, как прямо на тропинке передо мной предстал гриб. Он стоял, накренив свою яркую шляпку, подбоченился, будто сам хотел в корзину, будто предлагал мне себя: возьми, срежь. А ведь по этой самой тропинке я шел к речке и, конечно, ничего не заметил. Хорошо хоть, не наступил на такого красавца. Я вытащил из прутьев корзинки хозяйкин кухонный ножик и присел над грибочком. Примял мягкий податливый мох и увидел, что ножка-то у гриба огромная. Взял его за эту ножку, ощутив его крепость, срезал и вдруг краем взгляда увидел еще одну точно такую же красную шляпку в паре метров от тропинки.

Непередаваемые впечатления!

В каком-то новом, неизвестном мне ранее азарте я накручивал круги по лесу в поисках красных, желтых, серых, бурых, а порой и совершенно удивительных расцветок шляпок. Грибы росли в таком изобилии, что не надо было даже далеко отходить от деревни. Я забыл обо всем, я наслаждался видом найденного красавца, срезал его и, оглянувшись по сторонам, спешил дальше. Я был как будто в счастливом сне, я радовался, как ребенок, каждой находке, а в голове, однажды возникнув, крутилась мысль: вот так и надо жить — получать от земли и от солнца добро, а потом отдавать себя людям, как вот этот гриб.

Так и плутая около деревни, я скоро с грустью обнаружил, что корзина, казалось, такая вместительная, полна до краев, а значит, надо выходить из леса.

После обеда мы с хозяйкой чистили мою добычу. Евдокия Тимофеевна, безжалостно выкинув половину содержимого корзины, рассказывала мне о грибах:

— Вот это белый — ценный гриб, а это тоже белый, но ложный. Попробуй языком под шляпкой — горько? — гриб тут же летел в помойное ведро. — Это вообще поганки, — снова в ведро. — А вот это вкусные грибочки — лисички. Никогда они не червивеют, не смотри. Моховик, волнушка… Это хорошо, даже волнушки пошли. Подожди, шкурку на шляпке надо почистить… Ничего, наука не сложная, враз одолеешь.