Черного нет и не будет

Невыносимо. Фрида раскалывается, Фрида каменеет, отгораживается от всего, позволяет потоку слов обрушиться на нее. Будто звуки она вдыхает, а не слышит. Фрида втягивает их через нос и обезоруживает. Та бумага была волшебной. Без бумаги она не хочет жить. Нужно дышать, успокоиться, продолжать дуэль. Она не хочет отступать. Все призраки проникли в ее тело, теперь она весит восемь тонн, ей двести лет. Она слишком хорошо знает этого Диего, того, который любит устраивать аутодафе. Того, для которого нарушение правил – своего рода игра. Сердце другого – панель.

– Не понимаю, Диего. Что тебе еще надо? Ты делаешь все, что хочешь, трахаешь каждую встречную, когда тебе вздумается, не ночуешь дома, я тебя ни в чем не ограничивала, Диего. Я занимаюсь твоими делами, перебираю твои бумаги, украшаю твой дом, мою тебя, кормлю, пою тебе песни, всюду за тобой следую! Чего тебе не хватает? Никто тебя не полюбит так, как я!

Фрида начинает умолять. Она верит, что еще можно что-то изменить.

– Я хочу быть свободным.

– Но ты и так свободен!

Отчаявшись, она, раздираемая бунтом, наконец начинает выть.

– Нет, пока ты у меня перед глазами, Фрида, я никогда не буду свободным, – спокойно сказал, словно влепил ей пощечину, Диего.

Желтый цвет гвоздики

Розовато-оранжевый порыв, очень сильный.

Ежедневно она осушает одну бутылку коньяка.

Или две.

Ей тридцать три года, как раз тот возраст, когда Дороти Хейл выбросилась из окна. Об этом падении с шестнадцатого этажа Фрида часто думает, думает и тогда, когда ее волосы падают ей на лицо, и тогда, когда она падает, сраженная спиртным, и когда краска падает с кончика кисти на полотно. Фрида отрезала волосы, снова. Огромными ножницами, прядь за прядью, даже не глядя в зеркало.

Почему Фрида стрижется, когда теряет Диего? Срабатывает рефлекс. Самокалечение. Сбросить боль. Снова взять ситуацию в свои руки, чтобы пережить это. Столь любимая прославленная прическа, которую она тщательно украшала, стала ей невыносима. Будто косы обратились поводком и сделали ее его пленницей. Будто, испортив свой вид, она наказала Диего.

Фрида слегка чокнулась, говорит сама с собой, беседует с животными, болтает с деревьями в патио синего дома и с детьми, которые так и не родились. Наверх своей кровати с балдахином она усадила огромного Иуду-скелета. Его близость стоит близости любого из любовников, даже самого рьяного, думает она.

Фриде приходят документы по разводу, и в это время она пьет чай в мастерской синего дома в компании друга, который зашел к ней посмотреть почти готовую картину. По сравнению с предыдущими работами размер этой очень большой, Фрида не отходит от нее уже третий месяц. Две Фриды сидят на скамье, держась за руки. Сжимать свою собственную руку – не признак ли это полного одиночества, сеньор? На Фриде справа традиционный мексиканский наряд: оливковая юбка и блузка лавандового и желтого цветов. В руке она держит медальон, в него вставлена черно-белая детская фотография Диего. На груди анатомическое сердце, кажется, будто оно приколото, как брошь, еще бьется. Ее кожа чуть темнее, усики на лице заметнее, чем у Фриды слева, у той кожа светлее, выглядит более испански, она одета в традиционное свадебное платье. В груди виднеется окровавленная пустота, откуда вырвано сердце. Свободные от тела вены соединяют по воздуху трепещущую дыру и задыхающееся сердце Фриды в индейском наряде, из них вот-вот капнет свежая кровь на детский портрет Диего. Фрида в свадебном платье держит в руках медицинские ножницы, пытается пережать разорванную артерию, на ткань платья сочится кровь, пятна теряются среди крохотных рисунков вишен.

Фриды две, сердце одно.

Раз двойником Диего не стать, значит, надо создать своего собственного.

Las dos Fridas[137] сидят торжественно и ровно, словно застыли на троне. Смотрят в одну точку – зрителю кажется, что прямо на него, он испытывает легкое чувство тревоги, будто близняшки безмолвно просят о помощи, пронзая его взглядом грустных глаз. За спинами никакого горизонта, но грозовое небо синей ночи окутывает их плечи, словно тяжелое пальто.

Друг, зашедший в гости, – Маккинли Хелм, исследователь американского искусства, шепотом произносит, что картина поражает с первого взгляда.

– Диего сказал, что наше расставание пойдет на пользу: я рисую лучше, когда страдаю. Думаю, ты такого же мнения.

Настроение Фриды столь угрюмое, печальное, что с нее буквально можно собрать ведро меланхолии и заштукатурить ею стены. Маккинли смотрит на связку документов, принесенных курьером, Фрида их вытащила из конверта и бросила на стол. Заметив, как он косится на стопку бумаг, Фрида злобно произносит:

– А вот и мой развод.

– Диего всем рассказывает, что это было ваше совместное решение.

– Этот повелитель жаб и не такие небылицы расскажет! Посмотри на эту Фриду-мексиканку, именно ее-то и любил Диего. А вот эту, в белом платье, Диего больше не любит. Понимаешь, мой замечательный Искусствовед с большой буквы, Искусство – это просто, не так ли?