Черного нет и не будет

– Фрида, ты не можешь определять себя по образу и подобию Диего. Твоя картина – шедевр!

– Ты преувеличиваешь, dear[138]. Я только что узнала, что мне отказали в стипендии Гуггенхайма[139]. Хотя у меня даже была рекомендация Марселя Дюшана. Но ничего бы не поменялось, имейся у меня рекомендация самого папы римского. Я не так хороша, у меня совсем нет денег.

– Все потому, что ты женщина, Фрида. И не умеешь себя преподнести.

– А ты знаешь, что Диего закатил вечеринку в честь нашего развода? Может, ты был на ней? Он пригласил весь Мехико. Все наелись, от души посмеялись. Шутя, он рассказывал, что, мол, бросил меня только затем, чтобы доказать своему биографу, как тот ошибается. Очень остроумно! А все потому, что Бертрам Вулф написал, будто великий Диего Ривера нашел в своей жене, я пересказываю в двух словах, идеальную спутницу, без которой не смог бы жить. Вот. И что мы якобы вместе до конца.

– Фрида, вы с Диего стали своего рода легендой. Когда ты приходишь в театр или в какое-то другое место, все только и говорят о тебе, потому что главное представление вечера – ты. С твоими платьями, украшениями, бровями, зубами, бриллиантами, с твоей аурой. Люди взгляда от тебя не могут оторвать, они тебя внимательно рассматривают, а потом несколько дней рассказывают, что видели саму Фриду Кало. Такое ощущение, будто единорога. И не надо мне здесь говорить, будто не осознаешь, что стала мифическим существом. Не поверю. Кому ты на самом деле принадлежишь? Взгляни на то, что ты делаешь в одиночестве дома, что ты рисуешь, на то, кем ты стала. Мало ли что там рассказывает Диего. Вашу правду никто не знает. Никто никогда ее не узнает.

– Нашу правду? Какую?

Больше Фрида ничего не говорит, ее взгляд останавливается на репродукции картины Дюшана, что она повесила в мастерской на стену, когда вернулась из Парижа. «Обнаженная, спускающаяся по лестнице». Подарок Марселя, он рассказал, что когда-то картину отказались выставлять, потому что на полотне написано слово «обнаженная». «Как можно бояться слова?» – подумала Фрида. Теперь взгляд упал на ее собственную картину, стоящую у стены, автопортрет. В волосах бабочки, шею сдавливает ожерелье из терновых веток, вместо подвески – мертвая колибри. Колибри, которая не умеет ходить и которую вроде бы добавляют в некоторые мексиканские блюда, но делают это, тайно колдуя, чтобы приворожить кого-то.

Развод состоялся в ноябре.

В ноябре в Мексике отмечают День мертвых. Día de Muertos.

Когда восемнадцатилетняя Фрида отправилась к строительным лесам в Министерство образования на поиски самого выдающегося художника Мексики, чтобы показать ему свои картины, этот праздник Диего как раз изображал на одной из стен. Нарисована сжатая толпа, оглушающее поле голов, что движутся в разные стороны, траурные уборы перемешались с изящными женскими шляпками, кепками рабочих и сомбреро. Толпа странным образом напоминает сарабанду, исполняемую отрубленными головами. На сцене две картонные марионетки с мрачными лицами играют на гитарах. Кто-то жарит сосиски, заворачивает их в намазанные гуакамоле тортильи и быстренько съедает.

С самого детства Фрида обожает этот праздник, она любит ходить на пикник и проводить вечер на кладбище, убирая и украшая могилы; свою мать она навещает каждый день, приносит ей еду и гвоздики, тихонько с ней говорит. И с отцом, который уже тоже умер. Обыкновенно нужно подождать, еще рано, его смерть случилась совсем недавно. Но Фрида нарушает правило, потому как жить без него не может, хотя разговорчивым он никогда не был. Она садится на свежую могилу и напевает старые песенки. Иногда ложится и слушает землю. Она расставляет сахарные черепа, бокалы с копалом, что пахнет лимоном, и маленькие ароматические свечи; раскладывает еду для покойников в специальную глиняную посуду и наливает воду в маленькие чаши – прежде чем садиться за стол, мертвые должны помыть руки. Она оставляет игрушки на могилах деток Койоакана, украшает свой дом разноцветными гирляндами из papel picado[140], свечками и zempaxuchitles[141], flores de muertos[142] желтого и красного цвета, их лепестками выстилают дорогу для мертвых, по которой можно пройти и поприветствовать живых. Мексиканцы разукрашивают лица и наряжаются – костюм должен быть страшнее монстра из детства, прячущегося в шкафу.

Надевать маски мертвых поверх масок живых. В этом что-то есть – не правда ли?

Годы шли, и Фрида возвращалась к этой стене несколько раз; шагая, смотрела на карту собственных странствий, что каждый из нас носит в сердце: место, где она впервые разговаривала с Диего, перекресток, на котором трамвай навсегда ее искалечил, улица, где погас свет, когда они целовались. А также места, которых нет и в помине: первая фреска Диего в аудитории имени Симона Боливара, где Фрида долгими часами шпионила за ним. Ее разрушили.

Как пахнут заброшенные места наших воспоминаний?