Чернокнижник (СИ)

В маленькой камере продержали полчаса, потом перевели в соседнюю, побольше, велели раздеться полностью — медосмотр и анализ крови. Вены колола медсестра, далеко не у всех получалось сдать эту кровь без нервотрепки — орала она, не замолкая. Моя очередь — протянул ей руки, все в шрамах и порезах. Она глянула — и молча дала мне шприц. С третьей попытки попал. Потом — по новой: построиться! Проверка. Снова камера — раздеться на обыск. Присесть, открыть рот, пройти в соседнюю камеру. Туда через два окошка кидали вещи. В комнате обыска стоял магнитофон — кто-то попросил сделать громче. Щас сделаем, — ответил конвоир. Зашел, поставил меломана лицом к стене, вмазал ему дубинкой под колено. Подняли, поставили — правда, уже на одну ногу.

Обыск закончился — перейти в другую камеру (это какая по счету? Сбился) — опись вещей и сдача на хранение. Наконец — вот оно, пристанище. Железные нары в два яруса, пол залит водой, окно выбито. Сидеть холодно, лежать невозможно, бродить по воде еще хуже. А я опять кашляю — полон рот крови. И вроде бы начался озноб.

Кто-то пожертвовал своими вещами — заткнули окно, собрали с пола воду. Пока трудились, настало утро. Конвоир сунул в кормушку хлеб и кашу — тем, у кого была миска. Потом — кипяток. Кормушка закрылась. После проверки в восемь утра — опять перевели, опять — другая камера. Лавки узкие, сидеть неудобно. В десять получили ложки, миски, кружки, одеяла. Хватило не всем. После этого — окончательное распределение. Горелов — на спецкорпус.

Зашел. Поприветствовал сокамерников. Огляделся. Общественный туалет на Курском вокзале. Да нет, там чище, конечно, и воздух посвежее. Позвали к смотрящему. Познакомились. Мест, Боря, не хватает, спим по очереди, два человека на шконку. Нашли мне насест. После недолгого приступа — выплевывал опять свои легкие по кусочкам, видно, после прогулок по воде — провалился в сон.

* * *

Проснулся ночью — разбудил сменщик по шконке.

— Ну че, выспался?

— Ага.

— Курить есть?

— Держи.

— Ого, Мальборо! А у нас — самокрутки только, а бывает и вообще курить нечего. И чай есть?

— Есть.

— Давай заварим.

Пока варили, подошел к смотрящему. Марат. Смотрит не только за камерой — за корпусом. На положении Вора. Тоже пожаловался на проблемы с куревом и чаем. Говорю: у меня пачек сорок Мальборо и чая килограмма два, половину отдам — сам распорядишься. Спасибо, Боря, вовремя ты к нам попал. И тут с соседних нар слышу: Марат, это не он попал, это мы попали. Борек, привет, каким судьбами? Присмотрелся — ба! Приятель мой, Гера, вместе загорали в Красноярском крае, как пионеры — в одном лагере, в одном отряде. Не виделись лет четырнадцать. Ради такого случая — отметить встречу — нашли на пару папирос, забили косяк. Ночь прошла весело, в воспоминаниях, обмене новостями.

Утром — на рентген. Врач напоминал веселого могильщика — а может, показалось, не знаю. Я признался честно: семь лет назад, в этой же тюрьме обнаружили у меня туберкулез легких — освобождался с туботделения. На свободе лечился? Некогда было, да и чувствовал себя нормально. А сейчас? Еще лучше, чем на свободе. Значит, здоров? Не знаю. Ладно, иди, снимки посмотрим — если болен, пойдешь опять в больничку. А там как сейчас? Как в крематории. В смысле? В смысле — мест нет, лекарств нет, мрут, как мухи.

Вернули в камеру. Почти двухметровые стены, сыро — полуподвал; решетки на окнах, окна выходят на такие же точно квадраты с решетками. Внешнего мира не видно — и это странно успокаивает. Не возникает лишних мыслей.

Все время кашель. Обстановка романтическая.

Глава 3

Январь — февраль 1996 года.

…Побрился на ночь — неожиданно; вдруг захотелось. Герка сказал — хорошая примета — к перемене. Перемена светит только одна — посмотрят снимок, переведут в больничку. А это не перемена. Это катастрофа. Вдруг вспомнил Комментатора — впервые за долгое время. Он как-то мне объяснял, что в переводе с греческого катастрофа означает переворот. Ну, значит, сбудется.

Давно я не думал о нем — а когда вообще в последний раз думал? На свободе. Тогда не верил в эту муть — сны, паучок к новостям. В тюрьме нет происшествий, чтобы заполнить день. Видимо, в отсутствие событий человек начинает цепляться за их ожидание. Отсюда — паучки.

Кашляю теперь почти все время. Холодно. Тело отказывает. Как будто мстит — за то, что не замечал, не считался, не баловал. А может быть, плоть кричит только тогда, когда ей становится совсем невмоготу…

Опять пробовал писать — не вышло. Большая общая тетрадь — нетронутая, пустая. Ведь все делал правильно. Не могу понять. Надо было найти способ сократить срок — нашел. Нужны были деньги — достал. Никого не сдал. Не подставил. Про Климова ни разу не слышал; в списке моих покупателей, который составили опера — специально просмотрел — его не было.

Скрип, визг, громыхание — дверь в камеру открылась. Дежурный. Горелов, с вещами на выход. Куда опять? Не разговаривать!