Чернокнижник (СИ)

…Скоро отправлю Кирюху на суд — и попробую заснуть. В шестнадцать вместе с приятелями грабил прохожих возле метро — сейчас ему восемнадцать. Судят его и еще одиннадцать подельников. Больше всего стыдится статьи: «какая-то лоховская, вот киллер — это да!». Женька услышал — по-моему, готов был набить ему морду. Потом надолго замолчал. Лег, отвернулся к стенке…

Сегодня — Кирюхина очередь давать показания в суде. Что говорить — не знает, не в курсе. И каждое слово может быть использовано против.

— Кирюха, слушай внимательно. Говоришь судье, что за два года, которые пришлось ждать суда, ты вырос. Понял? И теперь тебе стыдно за содеянное…

Улыбается, кивает головой. Стыдно ему, да. Лишь бы не поделился с судом, чего стыдится.

— Главное, — повторяю раз в тридцатый, — не развивай тему. И по пути таблеток никаких не глотай. У твоих, по-моему, уже были проблемы из-за этого. Короче: если признаешься правильно, что тебе стыдно, мол, и совестно, то эти слова судье на слух лучше лягут, чем если будешь мычать о своих эпизодах. А главное — неизгладимое впечатление произведешь на родителей…

Вдруг задумался: а ведь я его не осуждаю. Почему? Сам был такой? Но такой ли? Шапки с прохожих не срывал… Гордился — система выбросила. Ей, системе, по барабану, кого выбрасывать, выбор — то все равно твой… Да и — что такое «был»? Так ли уж сильно я изменился, чтобы теперь брезгливо отодвигаться от малолетнего грабителя или молодого убийцы?

Где он, тот порог, что отделяет праведное от грешного? Книжники с Измайловского вернисажа, из букинистических лавок — которые легко, не задумываясь, брали у меня ворованные тома, а потом так же легко сдали — кто они? С точки зрения закона — вполне добропорядочные граждане. Или — Женя-киллер? По идее — отморозок. Место ему — в геенне огненной. Но, с другой стороны, — ведь он уверен, что выполнял приказ, что убивал не кого попало, а преступников, бандитов, еще худших отморозков. А раз так — чем он, скажите, отличается от здешних конвойных? К примеру — чем он хуже того дежурного, что на хронике выволакивает за ноги трупы, обыскивая их на предмет золотых зубов?

«Не судите, да не судимы будете»…

Я и не сужу. В смысле — не осуждаю. Как раз это оказалось неожиданно легко. А может — перегорело все? Канули эмоции, ощущения, переживания? Нет, не похоже. Себя считаю преступником. Здесь дискутировать не о чем. Но назвать так любого из сокамерников — не могу. Язык не поворачивается. Тем более — этого парня. Присмотреться получше — пацан ведь он совсем, Кирюха…

Возразил самому себе: не осуждать — одно, а помогать укрыться от правосудия — совсем другое. Зачем я ему советы даю? Все не отпускает въевшееся в кожу — обвести легавых вокруг пальца? Прокурора обмануть?

Нет. Не в этом причина. Просто, уверен почему-то — он свое уже получил. Пока здесь, в камере, ждал суда. Да и еще получит…

Осталось ему — полчаса. Потом, в пять утра, повезут парня в суд. Из камеры он попадет на сборку — холодную, с выбитыми стеклами; здесь собирают и в суд, и на этап. В сборке просидит в тесноте до одиннадцати утра. Потом — автозак. В еще большей тесноте повезут через весь город. В суде — душные и грязные боксики, где будет он ждать вызова. Итог: часов восемь перед судом проведет в диких условиях. Добавить — нервное напряжение. Человек теряется, забывает больше половины того, что хотел сказать. Некоторые перегорают. Полная апатия: что воля, что неволя. Просто — не хотят защищаться. Даже невиновные. За месяцы сидения привыкают к тюрьме. И борьба за свободу кажется лишней и бесполезной суетой.

Здесь, в тюрьме, — распорядок, стабильность, правила. Прихожу к выводу, что ограничения внешние — необходимы. Идеальный мир — это тюрьма. Или казарма. В этом обвиняли — и будут обвинять — мою «Утопию». Но уверен: образцовая камера лучше, чем выплевывающая тебя воля. Вот только одно: как сделать тюрьму образцовой? Можно ли превратить мясорубку в благоустроенный мир? Или — это утопия?

Доллары мои нашли. Так мне и надо. Хотя — все равно предчувствовал: уйдут налево, непременно. Как ни странно, меня это успокоило. Не надо думать, куда истратить.

…У кого на душе мир, тому и каторга рай…

* * *

Получил второе письмо от Комментатора. Расстроился. В прошлый раз поделился с ним своей мыслью — о том, что люди — те же книги; у каждого свой жанр, шрифт, год издания и зачитанные страницы. Некоторые гордятся золочеными корешками и дорогими переплетами. Другие стыдливо прячут старые порванные обложки…

В ответ получил целую монографию. Сначала Комментатор отказал мне в праве на первородство, сказав, что сравнения мои стары, как мир. А я-то считал — озарение… Однако его примеры мне понравились. Обратил внимание: почему-то все они — могильные. В смысле — эпитафии. Похоже, люди вспоминают о том, что они — книги, только к последней странице…