Чернокнижник (СИ)

…Женьку привели поздно. Все спали, а я мучился привычной теперь бессонницей. Он вошел молча, забрался на шконку, лег на спину, уставился в потолок. Я смотрел на него. Минуту спустя заметил: рука у него… Не дрожит — нет, трясется. Точно лихорадкой его бьет. Подошел.

— Что случилось, Жень? Пятнашка светит?

Он повернул голову. Вдруг, резко сел, чуть не задев меня ботинками. Сгорбился, глянул исподлобья. На секунду показалось — постарел лет на двадцать. Хриплым голосом, точно марафон бежал только что, прошептал, судорожно сглатывая, схватив мою руку:

— Боря, он говорит — вышка…

— Чего?

— Вышка. Расстреляют меня, Боря. Восемь эпизодов. Доказано.

Он дрожал так, что едва не валился на пол. Зубы выбивали звонкую дробь. Как же он боялся умирать — молодой полный сил парень, лишивший жизни гораздо больше людей, чем фигурировало в его деле. И я подумал — вот она, его высшая мера. Но ведь и я оставался один на один со смертью, а паники не было. Почему? Не потому ли, что умирал сам? Насильственная смерть, завязанные глаза и пуля в затылок — не это ли так страшно? Да, но ведь он, Женя — киллер. Он должен был уже знать этот захлестывающий, панический ужас — он видел его в глазах своих жертв… Или — нет? Тогда — не думал, не всматривался, всего лишь — тупо выполнял задание? А что это меняет? Он убивал. Теперь убьют его. Это справедливо. Он отсылал смерть — и вот она вернулась к хозяину.

Но сейчас, в это мгновение, он был жалок. И я — жалел. Не убийцу, нет — молодого парня, случайно оказавшегося рядом.

Слов не нашлось. Я не знал, что сказать ему, чем утешить. Он сжал мои пальцы — до хруста, просительно, заглянул мне в лицо:

— Боря, адвокат сказал — калек не расстреливают…

Я не понял.

— В смысле, Жень? Тебе воды, может, дать?

— Да нет, Боря, ты слушай! Калек не расстреливают — сечешь? Если я — инвалид, то мне дадут пожизненное!

Я по-прежнему не понимал:

— Женя, погоди. Ты что несешь? Ты же не инвалид. Или — закосить хочешь?

— Да от них закосишь разве? — он безнадежно махнул рукой, но тут же тоска сменилась диким болезненным оживлением. — Боря, мне надо глаза выколоть!

Я отшатнулся. Смотрел на него, не мог поверить до конца, что не бредит, не сошел с ума, не в истерике. А он продолжал:

— Выколи мне глаза, Боря! Будь человеком! Я знаю, ты сможешь! А я шило сам найду! Главное — быстро: один глаз, потом — второй…

— Успокойся, ты не в себе, — попытался я. Но он отбросил мою руку, зарычал:

— Успокойся, говоришь? Да ты хоть сам понимаешь, что — все? Все, хана мне? По-хорошему прошу, Боря: выколи глаза! А не захочешь, гнида…

Он схватил меня двумя руками за горло, изо всех сил сдавил шею, повалил на бок, наступил коленом на грудь. Свет фонаря за окном упал на лицо, ослепил. Я зажмурился, но сделал усилие, открыл глаза. Страха не было — хотелось еще раз его увидеть.

Увидел. Искаженные паникой и яростью черты, на губах — пена, в глазах — пустота. И — он посмотрел на меня. Внезапно ослабил хватку. Откинулся назад. Я закашлялся, потирая шею, встал. Проморгался — пришел в себя.

…Он стоял на коленях перед шконкой, держал меня за ноги — и плакал. Точно ребенок, всхлипывал, вытирал слезы. Я погладил его по голове:

— Хорошо, Женя, договорились. Выколю тебе глаза. Перед судом.

— Боря, я все… Все … для тебя… Только скажи…

Я поднял его за подбородок. Лицо залито слезами, но припадок прошел. Он попытался улыбнуться:

— Боря… Ты только не передумай…

— Не передумаю, — пообещал я.

Глава 6

Июль — октябрь 1996 года.

…Господь на моей стороне. Но почему-то думать так — страшно. Как будто ждет Он от меня — чего? Подвига? Мученичества? — а я не то что выполнить — понять Его не могу. Снова вспоминаю Мора: кажется мне, что и он чувствовал то же самое — в Тауэре, перед казнью. И тоже страшился, потому и истязал сам себя, выгоняя сомнения и боязнь. Присутствие Господа пугает. Несоответствие великого и малого в собственном нутре — вот она, Голгофа. Сужу не только по себе: рядом — еще одна душа, то рыдает, то скулит от ужаса.

Женька никак не успокоится. Мечется, не спит. Время от времени поглядывает в мою сторону — наблюдает. Ищет — не передумал ли я? Бросает его в разные стороны: то вдруг заявляет, что, мол, готов умереть хоть сейчас — все обдумал и осознал, что делать тут все равно нечего; а то хватает с полки икону — рассматривает, вроде бы молится, шепчет сухими губами: «Спаси и сохрани»…

Бравада делает его еще более жалким. А раскаяние — если оно есть — вызывает сомнения.

Нашел, чем отвлечь его — заставил читать Библию. Вслух. Первые тридцать страниц. Надеялся, что монотонное шуршание слов вытеснит ужас. Кажется — получилось. Спал Женька после этого всю ночь — вроде спокойно. Сегодня сам попросил у меня Евангелие. Я нашел ему описание казни Иисуса — когда Он обещает раскаявшемуся разбойнику, что тот будет с Ним в раю. Женька перечитал несколько раз, после сидел, обхватив руками голову, шевеля губами. Ближе к вечеру взял со стола несколько листов бумаги и уселся на свою шконку — рисовать…