Черный Арагац

— Так что вам, так сказать, надобно от меня, господин учитель? Вы спрашивайте, пока я ещё языком шевелю. А то ведь, как налакаюсь, околесицу начну нести, царя-батюшку поносить и жену покойницу оплакивать. Я страсть как люблю плакать, когда напьюсь. Слёзы грехи мои отмывают и душу лечат. Сплю потом хорошо до самого рассвета, как в детстве. А утром, когда поясница донимает, радуюсь, что живой, раз кости ломят.

— Занятная бумаженция мне в руки попалась за 1862 год. Вы ведь тогда же уже служили письмоводителем в Нахичеванской управе?

— В шестьдесят втором-то? Тогда ещё магистрат был, а не управа. — Погосов поднял в потолок глаза и, почесав небритую щеку, сказал: — Да, в тот год я уже письмоводителем[70] стал. А до этого служил простым, так сказать, писарем. Должности не было и чина. А что?

— Акт передачи чёрного бриллианта вы составляли?

— Чего-чего? Какого ещё бриллианта? — подозрительно косясь на собеседника, спросил дед и закашлялся.

— Того самого, который Налбандян из Индии привёз.

— Не помню я, мил-человек. Столько уж времени прошло! А Налбандян в России, так сказать, под запретом. В прошлом году один умник распечатал его фотографии в «Фотоателье Тихомирова», так потом фотограф объяснительные в полиции писал, что не знал, чью карточку размножил. Заказчик уверял, что хочет получить обычную carte-de-visite[71] своего дяди.

— А что ж тогда его в монастыре Сурб-Хач похоронили?

— Так потому и похоронили, что алмаз церкви отдал, — выпалил титулярный советник и в страхе прикрыл ладонью рот.

Учитель, будто не услышав ответа, с непроницаемым лицом разлил водку, и оба молча выпили.

— А что вы так расстроились, Левон Саркисович?

Отставной чиновник, виновато шмыгнув носом, пояснил:

— Проболтался. Дырявая башка. А ведь клятву давал городскому голове.

— Какую клятву? О чём?

Погосов воззрился на Маркина и спросил:

— А вам это зачем? Что вы всё выведываете?

— Да так, роман хочу написать про Налбандяна. Скажите, это одиннадцатого июля было?

— Что?

— Передача брильянта.

— Откуда вам известно это число?

— Недавно Нахичеванская управа продала свой архив за несколько десятков лет. Вот мне селёдку в этот самый акт передачи и завернули. Не верите? Могу показать. От бумаги до сих пор рыбой несёт. — Маркин вынул лист и положил на стол. — Видите?

Погосов выудил очки и, надев их, подтвердил:

— Да, тот самый акт. У кого же ума-разума хватило распродать архив? Тогда, выходит, что я и не виноват. Тут всё чёрным по белому написано. Ага… Только непонятно, кому брильянт передали. Вода чернила размыла… Ах вот оно что! — убирая очки, протянул он громко. — Именно это вы и хотите у меня выпытать, да?.. Теперь я всё понял. Вы за этим камушком охотитесь? Потому и меня отыскали. В адресное бюро, так сказать, обратились: «Не скажете, где проживает Л. С. Погосов?» Адресок получили. А соседский мальчишка вам и показал, где я. Да? Что же вы молчите? Отвечайте! — повелел старик.

— Что же это вы раскричались, Левон Саркисович? Люди на нас внимание обращают. Не гоже так себя вести. Предлагаю по рюмочке для успокоения нервной системы. — Учитель вновь разлил водку. — За ваше драгоценнейшее!

Погосов молча опрокинул в себя алкоголь, закурил папиросу и вымолвил:

— То, что вы собираетесь написать книгу о Налбандяне, — враньё. Я понял это сразу. Кто же издаст книжку о политическом преступнике? Нескладно вышло. Брильянт — единственное, что вас интересует. Я прав?

— Нет.

— Да бросьте изворачиваться! Противно же, право… Вот скажите, в какой гимназии вы, так сказать, преподаёте историю, а? Как зовут директора? Молчите? Оно и понятно. Да и не какой вы не Маркин! Выдумали, поди. Видел я вас на рынке, где лакейская биржа. И картуз на вас тогда был с отломанным козырьком. Я прав?

— Нет. Перепутали с кем-то. Значит, вы, как я понимаю, ничем мне больше не поможете? И кому тогда передали «Чёрный Арагац» не скажете?

— Я вот сейчас, мил-человек, окликну официанта и велю позвать городового, который дежурит насупротив. Пусть он для начала проверит твой вид и установит личность. Уж больно скользкий ты, как полоз.

— Что ж, желаю приятно провести вечер! Водку оставляю. Пейте на здоровье. Честь имею кланяться, — изрёк учитель и торопливо зашагал к выходу.

— Постой! — крикнул ему вслед старик. — А за стол кто будет платить? Куда же ты?

Недавний знакомец исчез, но перед Погосовым вырос половой.

— Не угодно ли за столик рассчитаться? — спросил он.

— Деваться некуда. Прохиндей, который всё заказывал, сбежал.

— С вас два рубля за первый заказ и два пятьдесят за второй. Итого — четыре пятьдесят.

— Что ж, расплачусь, — достав портмоне, выговорил старик и положил на блюдце деньги. — Слава Богу, пенсион ещё остался.

Он допил казёнку, закусил остатками рыбного пирога, выкурил папиросу и, шатаясь, побрёл на выход.

На улице ещё было слышно, как из полуоткрытых дверей трактира доносилась грустная песня тобольских каторжан: