Черный легион

– Хуже. Персов.

– Тогда какого черта тянете? Сюда его.

Приземистый, худощавый, со старчески изможденным лицом, Ольдер вполне мог бы сойти за недавнего узника Заксенхаузена или любого другого концлагеря. В самом выражении физиономии гауптштурмфюрера было что-то страдальческое, взывающее к сдержанности и милосердию всякого, кто с ним общался.

От одного вида этого недочеловека в эсэсовской форме Скорцени воротило. И он сделал бы все возможное, чтобы давным-давно убрать Ольдера со своих глаз, если бы не знал, что в своем кругу гауптштурмфюрер считается одним из лучших специалистов по радиоаппаратуре, овладевшим к тому же почти виртуозным мастерством радиоперехвата. Утверждали, что этот человек, по-монашески умевший на сутки приковывать себя к рации, обладал каким-то особым чутьем на эфир, позволявшим ему «вылавливать» самые осторожные и засекреченные вражеские рации.

– Чем утешите, гауптштурмфюрер?

– Только что расшифровали текст двух радиоперехватов, последний из которых осуществлен четыре часа назад.

– Четыре часа, гауптштурмфюрер. За это время выигрывают сражение или теряют короны. Нередко вместе с головой.

– Я знаю, – невозмутимо согласился Ольдер. – Некоторые расшифровки требуют до шести суток. Шифруют их ведь тоже мастера своего дела.

– Ясно, ясно, – недовольно поморщился Скорцени. – Что вы там выудили? Кому-то не терпится сообщить приятные новости друзьям в Тегеране?

– В Швейцарии.

– Опять?

– И мне не хотелось бы комментировать то, что вы сейчас прочтете. Кое-какие соображения, касающиеся местонахождения радистов, – в окрестностях Цюриха и в Берлине, – я изложил письменно.

– В самом Берлине?

– Почти рядом с нами, – бесстрашно подтвердил Ольдер. Чеканным шагом приблизился к столу Скорцени и положил на него папочку, из которой торчали уголки листов белой бумаги.

– Если я понадоблюсь…

– То будете ждать вызова в моей приемной, – отрубил Скорцени.

– Если только понадоблюсь, – стоял на своем Ольдер.

Он знал, что говорил. Уже через минуту Скорцени – как только он понял, какая информация легла ему на стол, – было не до какого-то там гауптштурмфюрера из отдела радиоперехвата.

Штурмбаннфюрер был потрясен. Источник из Берлина нагло сообщал агенту в Швейцарии именно о том, что СД готовит покушение на «большую тройку». Причем сообщал со всеми возможными подробностями, указывая, что главным исполнителем акции назначен он, Отто Скорцени. Еще несколько деталей, выловленных в текстах двух сеансов радиосвязи иностранных агентов, свидетельствовали: засевший в Берлине агент имеет доступ к самой секретной информации. Сведения, которые даже самим Скорцени воспринимались как особо секретные, этому источнику были известны до мельчайших подробностей.

– Кому же тогда доверять в этом государстве?! – грохнул Скорцени кулаком по столу так, что, казалось, верхняя доска должна была расколоться вместе с кистью. – Существует в рейхе что-нибудь такое, что можно было бы хоть на какое-то время держать в секрете?

Он поднялся и ринулся к двери. Ринулся в такой ярости, словно намерен был пристрелить каждого, кто окажется в приемной. Ибо любой человек, находящийся там, уже должен быть расстрелян. Только так нужно поступать в стране, где тайна самого высокого руководства через сутки становится предметом язвительных ухмылок каких-то вшивых агентиков, рассаженных врагом по нейтральным странам.

Остановило Скорцени лишь осознание того, что каждое слово, которое он в гневе молвит своему адъютанту или гауптштурмфюреру Ольдеру, как и сам факт того, что ему известно о донесении берлинского источника, – сразу же станет темой следующего сообщения в Швейцарию.

57

Через несколько минут штурмбаннфюрер Скорцени уже входил в кабинет Кальтенбруннера. Прежде чем хотя бы взглянуть на положенные перед ним бумажки, обергруппенфюрер достал из-под стола бутылку коньяка, налил в рюмки себе и Скорцени и спрятал бутылку назад в свой «подстольный бар». Вся эта процедура была воспринята штурмбаннфюрером с плохо скрываемой брезгливостью, но, к счастью, начальник Главного управления имперской безопасности не заметил этого.

– Попробуйте, Скорцени. Райский напиток. Просветляет мозги и отрезвляет душу.

– Отрезвляет душу? – обреченно уточнил Скорцени. – Тогда это действительно райский напиток.

Отказаться нельзя было. Особенно сейчас. В коридорах управления утверждали, что единственным, кто всячески противится угощениям шефа, остается бригадефюрер Шелленберг. Хотя и его время от времени Кальтенбруннеру удавалось уламывать.

Но если обергруппенфюрер и недолюбливал «юного красавчика» больше остальных своих непосредственных подчиненных, то прежде всего из-за того, что тот брезговал разговорами с ним за стопкой коньяка или бокалом шампанского. Кальтенбруннер, который и не пытался в последнее время скрывать, что все чаще прибегает к «просветлению мозгов», простить ему такого не мог. Несмотря на то, что Шелленберг упорно ссылался на больную печень. В самом деле больную.

– За отрезвление душ, – поддержал мысль своего шефа Скорцени. – Прекрасный тост.