Чёрный обелиск

Я встаю и обвожу взглядом свое жилище. Низкий косой потолок; тесновато, но в комнате есть все, что мне нужно: кровать, полка с книгами, стол, несколько стульев и старое пианино. Пять лет назад, я, фронтовой солдат, и представить себе не мог, что еще когда-нибудь так славно заживу. Мы тогда стояли во Фландрии, и во время наступления под Кеммельбергом наша рота потеряла три четверти личного состава. Георг Кролль попал в лазарет с ранением живота уже на второй день наступления, а я поймал свою пулю в колено только через три недели. Потом все рухнуло, я в конце концов стал учителем. Этого хотела моя больная мать, и я пообещал ей исполнить ее желание, когда она умирала. Она в своей жизни много болела и хотела, чтобы хотя бы ее сын, став государственным служащим, был застрахован от всех неприятностей. Она умерла в последние месяцы войны, но я все же сдал квалификационный экзамен, был послан учителем в деревенскую глушь и торчал там, пока не понял, что не желаю вдалбливать детям то, во что сам давно не верю, и быть заживо погребенным под грузом воспоминаний, которые хотел поскорее забыть.

Я пытаюсь читать, но погода не самая подходящая для чтения. Весна рождает в душе тревогу, и в вечерних сумерках так легко потеряться. Все вдруг, утратив свои границы и контуры, расплывается, и эта безграничность душит и вселяет страх и растерянность. Я зажигаю свет; мне сразу же становится легче, спокойней. На столе лежит папка со стихами, которые я в трех экземплярах напечатал на пишущей машинке «Эрика». Время от времени я посылаю их в разные газеты. Но они чаще всего возвращаются, или газеты вовсе не отвечают; тогда я опять печатаю несколько экземпляров и предпринимаю очередную попытку. Мне всего трижды удалось кое-что опубликовать в нашей ежедневной городской газете; впрочем, не без помощи Георга Кролля, который знаком с редактором. Тем не менее, это помогло мне стать членом Верденбрюкского поэтического клуба, собирающегося раз в неделю у Эдуарда Кноблоха в его «Старонемецкой гостиной». Эдуард недавно попытался склонить членов правления исключить меня из клуба как морально разложившегося, но те не поддались на его агитацию и заявили, что я действую в строгом соответствии с законами чести, то есть так, как ведет себя уже многие годы вся промышленность и коммерция нашего любимого отечества; к тому же, искусство не имеет никакого отношения к морали.

Я откладываю стихи в сторону. Они вдруг кажутся мне плоскими и по-детски наивными. Сочинять я начал на фронте, но там это занятие имело вполне определенный смысл: оно хоть на несколько минут отрывало меня от того, что я видел вокруг, и служило мне чем-то вроде боевого укрытия и источником веры в то, что в мире, где-то далеко, существует еще что-то, кроме смерти и разрушения. Но это было давно; сегодня я знаю, что параллельно со всем этим существует еще многое другое, и знаю также, что смерть и это «другое» могут даже существовать одновременно. В этом смысле я больше не нуждаюсь в стихах; на моих книжных полках обо всем этом сказано гораздо лучше. Но разве это повод бросать привычное занятие? Что бы с нами всеми было, если бы мы постоянно жили с оглядкой на то, что кто-то сделал лучше нас? Поэтому я продолжаю писать, хотя написанное часто кажется мне бесцветным и тусклым на фоне огромного вечернего неба, призрачным золотистым сиянием залившего крыши домов, которые уже погрузились в бледные пепельно-лиловые сумерки.

Я спускаюсь по лестнице, прохожу мимо темных окон конторы в сад. Дверь квартиры Кнопфа открыта настежь. Внутри, как в огненной пещере, сидят три его дочери и строчат что-то на своих швейных машинках. Машинки ровно жужжат. Я бросаю взгляд на окно рядом с конторой. Там темно — значит, Георг уже куда-то смылся. Генрих тоже уже пришвартовался у родного причала своей пивной. Я медленно обхожу сад. Кто-то полил цветочные клумбы, влажная земля источает крепкий запах. Мастерская гробовщика Вильке тоже пуста, да и у Курта Баха все тихо и темно. Окна открыты; на полу скорчился недоделанный скорбящий лев, как будто у него разболелись зубы, а рядом мирно стоят две пустые бутылки из-под пива.