Чёрный обелиск

С того дня она почти каждое воскресенье приходила в сад, а если шел дождь — то в часовню. Сестра-начальница разрешила мне после мессы упражняться на органе, что я и делал в плохую погоду. Правда, я не упражнялся — для этого я слишком плохо играю, — а проделывал с органом то же, что и с пианино: я просто играл для себя как мог какие-то невнятные фантазии, музыкальные грезы, проникнутые тоской по чему-то невыразимому, по будущему, по каким-то свершениям, по себе самому — для этого совсем не нужно быть виртуозом. Изабелла иногда приходила в часовню и слушала. Она сидела внизу, в полутьме; дождь хлестал витражи, и звуки органа реяли над ее темной головой. Я не знал, что она в такие минуты думает, и все это было странно и немного сентиментально, но потом вдруг опять вставал вопрос «почему», этот безмолвный крик, страх и немота. Я остро чувствовал это, болезненно ощущал непостижимое одиночество всякой твари в этом мире, когда мы сидели в пустой церкви, объятые сумерками и звуками органа, — только мы вдвоем, словно единственные люди на планете, соединенные полусветом, аккордами и дождем, и все же навсегда разделенные пропастью без мостов, без понимания, без слов, лишь озаряемые призрачным мерцанием маленьких сторожевых огней на границе жизни в нас самих, которые мы видели и не понимали каждый по-своему, как слепоглухонемые, не будучи ни глухими, ни немыми, ни слепыми, и потому еще беднее и оторванней от всего сущего. Что именно заставило ее подойти ко мне? Что за импульс? Я не знал этого и никогда не узнаю — эта тайна погребена под тоннами земли и камней какого-то незримого оползня; но я не понимал и того, почему эти странные отношения все же так волнуют и тревожат меня, ведь я знал, что́ с ней, и знал, что ее нежность адресована не мне, и все же она вызывала во мне тоску по чему-то еще не изведанному и будоражила меня и делала то счастливым, то несчастным без всякой причины, без какого бы то ни было смысла.

Ко мне приближается одна из сестер.

— Сестра-начальница хотела бы поговорить с вами.

Я встаю со скамейки и иду за ней. Мне немного не по себе. А что если кто-нибудь из сестер шпионил за мной и мне сейчас скажут, что я могу разговаривать только с шестидесятилетними пациентками или что я вообще уволен, хотя главный врач говорил, что общение полезно для Изабеллы.

Сестра-начальница принимает меня в комнате для посетителей. Здесь пахнет мастикой, добродетелью и мылом. Сюда не проникает ни капли весны. Начальница, худая, энергичная женщина, встречает меня приветливой улыбкой; он считает меня безупречным христианином, любящим Бога и верящим в церковь.

— Скоро уже май, — говорит она и смотрит мне прямо в глаза.

— Да, — отвечаю я, изучая белоснежные занавески и голый, блестящий пол.

— Мы подумали, не попробовать ли нам отслужить молебен Деве Марии...

Я облегченно вздыхаю.

— В городе во всех церквях каждый вечер в восемь часов совершается майский молебен Деве Марии, — продолжает она.

Я киваю. Я знаю, что такое майский молебен Деве Марии — клубы ладана в сумерках, блеск дароносицы, а после службы молодежь еще долго веселится на площадях под старыми деревьями, в которых жужжат майские жуки. Сам я, правда, никогда не хожу на эти молебны, но хорошо помню их со своей довоенной юности. С ними связаны мои первые впечатления от общения с молоденькими девушками. Все было так волнующе, загадочно и безобидно. Но я не собираюсь являться сюда каждый вечер в течение всего месяца к восьми часам и играть на органе.

— Мы хотели бы совершать молебен хотя бы по воскресеньям, — говорит начальница. — Праздничный, с органом и Te Deum[8]. Обычный молебен для сестер мы и так будем служить каждый вечер.

Я обдумываю ее предложение. Воскресными вечерами в городе все равно тоскливо, а молебен длится не более часа.

— Правда, мы не можем предложить вам достойную плату... — продолжает она. — Лишь ту же сумму, что и за мессу. Это ведь сегодня уже очень небольшая сумма, да?

— Да, сегодня это уже очень небольшая сумма. У нас там инфляция...

— Да, я знаю, — растерянно произносит она. — Церковные власти, к сожалению, за ней не поспевают. Там мыслят другими временными категориями — веками... И нам приходится с этим мириться. Мы ведь, в конце концов, делаем свое дело не ради денег, а ради Господа. Не правда ли?

— Можно ведь и объединить эти два мотива, — отвечаю я. — И это было бы вдвойне приятное чувство.

Она вздыхает.

— Мы зависим от решений церковных властей, а они принимаются раз в год и не чаще.

— И в отношении жалованья пасторов, каноников и самого епископа тоже? — спрашиваю я.

— Этого я не знаю, — отвечает она, покраснев. — Но полагаю, что да.

Я тем временем уже принял свое решение.

— Сегодня вечером я, к сожалению, не могу: у нас важное деловое совещание.

— А сегодня и не нужно, сегодня ведь еще апрель. Вот в следующее воскресенье — или, если у вас нет возможности в воскресенье — может быть, на неделе? Как было бы хорошо хотя бы время от времени совершать настоящий молебен! Дева Мария не оставит вас без награды.