Чёрный обелиск

— Это все из-за денег, — говорит она. — Приданного моей дочери от первого брака. Он положил их на пять лет в банк, по закону об опеке, и потому не мог снять. Он был ее опекуном. А когда он две недели назад их снял, они уже ничего не стоили, и жених расторг помолвку. Он рассчитывал на хорошее приданое. Два года назад это была еще приличная сумма, а сейчас им грош цена. Дочь целыми днями плакала. И муж не выдержал этого. Он считал, что это его вина, что ему надо было лучше следить за ситуацией. Но ведь это же был срочный вклад, и мы не могли снять деньги. Из-за процентов.

— Как он мог лучше следить за ситуацией? Тысячи людей оказались в таком же положении. Он же не был банкиром.

— Да. Он был бухгалтером. Соседи говорят...

— Ах не слушайте вы, что говорят соседи! Это всегда пустая, злобная болтовня. И предоставьте остальное Богу.

Я чувствую, что это звучит не очень убедительно. Но что можно сказать человеку в таких обстоятельствах? То, что я думаю на самом деле, уж точно не скажешь.

Она вытирает глаза.

— Мне не надо было вам все это рассказывать. Зачем вам все это? Простите! Просто иногда не знаешь, куда деваться со своим горем...

— Ничего, ничего, — говорю я. — Мы привыкли. К нам ведь приходят только те, кто потерял близких.

— Да, но... не так, как я...

— Ошибаетесь. В наше время такое случается гораздо чаще, чем вы думаете. Только за последний месяц — семь случаев. Это все были люди, которые не знали, как жить дальше. То есть порядочные люди. Непорядочные всегда выкрутятся.

Она смотрит на меня.

— Вы думаете, ему можно будет поставить памятник, если он будет похоронен на неосвященной земле?

— Конечно, можно. Нужно только разрешение на могилу. И уж во всяком случае, на городском кладбище. Если хотите, мы уже сейчас можем подобрать надгробие, а заберете вы его, когда все уладите.

Она осматривается. Потом показывает на одно из трех самых маленьких надгробий.

— Сколько стоит такой памятник?

Вечная история! Бедняки никогда не спрашивают сразу, сколько стоит самый маленький. Такое впечатление, будто это своего рода проявление вежливости по отношению к смерти и к покойнику. Они не просят сразу же показать им самый дешевый памятник. Хотя потом чаще всего именно его и берут.

Я бы и рад ей помочь, но эта каменюка стоит сто тысяч марок. Она испуганно смотрит на меня усталыми глазами.

— Это нам не по карману. Это гораздо больше, чем...

Нетрудно представить себе, что это больше, чем то, что у них осталось.

— Возьмите вот этот маленький, — предлагаю я. — Или просто надгробную плиту. Вот эту, например, — она стоит тридцать тысяч и выглядит вполне достойно. Вы ведь просто хотите, чтобы было видно, где покоится ваш муж; в этом смысле плита ничуть не хуже, чем памятник.

Она смотрит на плиту из песчаника.

— Да, но...

Ей, наверное, нечем будет в следующем месяце платить за жилье, а она упрямо не хочет покупать самое дешевое. Как будто этому бедолаге не все равно, сколько стоит кусок камня на его могиле. Если бы они с дочкой поменьше ныли и побольше думали о нем, когда все это случилось, он бы сейчас, скорее всего, был жив.

— Надпись мы можем выполнить золотыми буквами, — говорю я. — Это выглядит солидно и эффектно.

— За надпись нужно платить отдельно?

— Нет, она включена в стоимость плиты.

Это неправда. Но в ее воробьином облике есть что-то настолько щемящее, что я ничего не могу с собой поделать. Так что если она теперь пожелает видеть на плите длинную цитату из Библии — я пропал. Такая надпись стоила бы больше, чем сама плита. К счастью, она ограничивается именем и датами жизни и смерти: 1875–1923.

Она достает из сумочки кучу некогда измятых, а теперь расправленных, разглаженных и связанных в пачки банкнот. Я осторожно перевожу дыхание. Предоплата! Такого мы давно не видели. Она с серьезным видом отсчитывает три пачки. В руках у нее после этого почти ничего не остается.

— Тридцать тысяч. Хотите пересчитать?

— Нет. Незачем. Все верно.

Иначе и быть не может. Она, я думаю, не раз пересчитала эти деньги.

— Знаете что? — говорю я. — Мы дадим вам в придачу еще цементное обрамление для могилы. Это уже будет совершенно другая картина.

Она испуганно смотрит на меня.

— Бесплатно, — прибавляю я.

По лицу ее скользит отблеск печальной улыбки.

— Вы первый, кто проявил ко мне сочувствие, с тех пор как все случилось. Даже моя дочь... говорит, что этот позор ей...