Фрау Нибур претерпела эту волшебную метаморфозу, когда тащила вверх по лестнице своего булочника-садиста, исправно лупившего ее каждый день. Вместо того чтобы упасть на колени и благодарить Бога за свое освобождение, она поддалась пропагандистским чарам смерти. Она с рыданиями упала на труп мужа, и с тех пор ее глаза не просыхают от слез. Своей сестре, напомнившей ей о постоянных побоях и неправильно сросшейся руке Роланда, она возмущенно заявила, что все это мелочи и что во всем виновата жара в пекарне; мол, Нибур в своей неутомимой заботе о семье слишком много работал, и раскаленная печь время от времени вызывала у него нечто вроде солнечного удара. После этого она выставила сестру за дверь и продолжила скорбеть. Она всегда была разумной, честной и работящей женщиной, которая знала жизнь и неплохо разбиралась в людях. Но сейчас она вдруг увидела Нибура таким, каким он никогда не был, и непоколебимо верит в свое открытие, и это-то и есть самое удивительное. Человек не только всегда готов лгать, но и всегда готов верить. Он верит в добро, в красоту и совершенство, даже если ничего этого нет или есть лишь редкие рудиментарные проявления этих чудес. И это вторая причина, по которой чтение некрологов вселяет в меня оптимизм и поднимает мой жизненный тонус.
Я присовокупляю некролог Нибура к семи другим вырезанным мной. По понедельникам и вторникам урожай смерти обычно более высок, чем в другие дни. Выходные дни делают свое дело: люди празднуют, едят, пьют, ссорятся, волнуются, и сердце, артерии, череп у многих не выдерживают дополнительной нагрузки. Объявление фрау Нибур о смерти мужа я кладу в ящик для Генриха Кролля. Это по его части. Он человек прямой, без чувства юмора и разделяет ее веру в облагораживающее действие смерти. Во всяком случае, если она закажет у него надгробие. Ему легко будет говорить о дорогом, незабвенном усопшем, тем более что Нибур был его собутыльником и таким же завсегдатаем пивной «Блюме», как он сам.
Моя работа на сегодня закончена. Георг Кролль уединился в своей берлоге за стеной с последними номерами «Элегантного мира» и «Берлинер тагеблат». Я, конечно, мог бы раскрасить цветными мелками рисунок воинского памятника, но это можно сделать и завтра. Я закрываю пишущую машинку и открываю окно. Из квартиры Лизы доносятся звуки граммофона. Вот она появляется в окне, на этот раз одетая, и, размахивая огромным букетом алых роз, посылает мне воздушный поцелуй. «Георг!» — мелькает у меня в голове. Значит, все-таки послал ей цветы этот темнила! Я показываю рукой на его комнату. Лиза, высунувшись из окна, кричит своим скрипучим, вороньим голосом через всю улицу:
— Спасибо за цветы! А вы, сычи кладбищенские, оказывается, можете быть и кавалерами!
Довольная собственной шуткой, она корчится от смеха, демонстрируя свой разбойничий оскал. Потом достает из конверта записку.
— «Сударыня»! — язвительно каркает она. — «Один из поклонников вашей красоты дерзает положить к вашим ногам эти розы»! — Она переводит дыхание. — И адрес: «Цирцее, Хакенштрассе 5». Что это такое — Цирцея?
— Это женщина, которая превращает мужчин в свиней.
Лиза, явно польщенная, сияет как медный котелок. Кажется, будто вместе с ней сияет весь дом. «Нет, это не Георг, — думаю я. — Он еще пока не сошел с ума».
— А от кого письмо? — спрашиваю я.
— От Александра Ризенфельда! — презрительно фыркает Лиза. — Обратный адрес: «Кролль & сыновья. Ризенфельду»! Умора! Это тот противный коротышка, с которым вы были в «Красной мельнице»?
— Он совсем не коротышка и не противный, — отвечаю я. — Он очень даже высокий, когда сидит, и настоящий мужчина. А главное, он — миллиардер!
Лиза на секунду задумывается. Потом, помахав рукой, исчезает. Я закрываю окно. Мне вдруг без всякой причины вспоминается Эрна. Я, нервно насвистывая, направляюсь к сараю, где работает скульптор Курт Бах.
Он сидит с гитарой на ступеньках сарая. За спиной у него маячит полуготовый лев из песчаника для воинского надгробия. Обычная умирающая кошка, скривившая морду от зубной боли.
— Курт, — говорю я. — Если бы тебе предложили прямо сейчас исполнить любое твое желание — что бы ты пожелал?
— Тысячу долларов, — не раздумывая, отвечает Курт и берет звонкий аккорд.
— Тьфу на тебя! Я думал, ты идеалист!
— Я и есть идеалист. Поэтому мне и нужна тысяча долларов. Зачем мне просить идеализма? У меня его и так — выше крыши. Чего мне не хватает, так это денег.
На это трудно что-либо возразить. Железная логика.
— А что бы ты стал делать с деньгами? — продолжаю я допытываться, все еще на что-то надеясь.
— Я бы купил себе целый квартал доходных домов и жил бы на квартирную плату.
— И тебе не стыдно? Неужели это предел твоих мечтаний? Кстати, на квартирную плату ты бы жить не смог: слишком низкие цены на жилье! А повышать ты их не можешь. Тебе бы не на что было даже содержать эти дома, и поэтому ты бы их очень скоро продал.