Чёрный обелиск

— Они отражают то, что есть.

— А если ничего нет?

— Такого не бывает. Что-нибудь всегда есть.

— А ночью? В новолуние, когда совсем темно, — что они тогда отражают?

— Темноту, — говорю я уже менее уверенно: как может отражаться непроницаемая тьма? Ведь для отражения всегда нужно хоть немного света.

— Значит, они умирают, когда наступает темнота?

— Может, они просто засыпают, а когда светлеет — просыпаются.

Изабелла задумчиво кивает, туго, словно жгутом стягивая колени платьем.

— А что им снится, когда они спят? — спрашивает она вдруг.

— Кто?

— Зеркала.

— По-моему, они постоянно видят сны, — говорю я. — Целыми днями. И ночами. Им снимся мы. Они видят нас во сне наоборот — где у нас право, у них — лево, а где у нас лево, у них — право.

Изабелла поворачивается ко мне.

— Значит, они наша оборотная сторона?

Я задумываюсь. Кто это на самом деле знает — что такое зеркало?

— Вот видишь, — говорит она. — Ты же только что уверял меня, что внутри у них ничего нет. А у них внутри — наша оборотная сторона.

— Пока мы перед ними стоим. А как только мы отходим — никакой оборотной стороны в них уже нет.

— Откуда ты знаешь?

— Это же видно. Если отойти и оглянуться — наше отражение исчезает.

— А если они его просто прячут?

— Как они могут его спрятать? Они же все отражают! На то они и зеркала. Зеркало ничего не может спрятать.

На переносице у нее появляется складка.

— А куда же она тогда девается?

— Кто?

— Наша оборотная сторона! Наш образ! Он что, прыгает обратно в зеркало?

— Не знаю...

— Он же не может потеряться!

— Не может.

— Где же он тогда? — все настойчивей спрашивает она. — В зеркале?

— Нет, в зеркале его уже нет.

— Откуда ты знаешь? Конечно, в зеркале — где ему еще быть? Ты же его уже не видишь!

— Но другие тоже видят, что его там уже нет. Они видят только свое собственное отражение, когда стоят перед зеркалом. И ничего другого.

— Они заслоняют его. Но где мое отражение? Оно должно быть там!

— Оно там, — отвечаю я, уже раскаиваясь, что затеял весь этот разговор. — Если ты опять подойдешь к зеркалу, оно опять появится.

Изабеллу вдруг охватывает волнение. Став на скамейке на колени, она наклоняется вперед. Ее узкий черный силуэт резко выделяется на фоне желтых нарциссов, которые в этот душный вечер кажутся сделанными из серы.

— Значит, оно внутри! А ты ведь говорил, что его там нет.

Она крепко сжимает мою руку и вся дрожит. Я не знаю, что ей сказать, чтобы успокоить ее. Физические законы тут вряд ли помогут; она с презрением отвергнет их. Да и сам я в этот момент не очень-то в них верю. Зеркала словно и вправду вдруг стали тайной.

— Где оно, Рудольф? — шепчет Изабелла, прижимаясь ко мне. — Скажи мне, где оно? Неужели в каждом зеркале, в которое я смотрела, осталась частица меня? А ведь я видела столько зеркал! Значит, я рассеяна, рассыпана повсюду? И каждое зеркало оставило себе часть меня? Маленькую крупицу, тонкий отпечаток? Получается, что зеркала разрезали меня на маленькие куски, обстругали меня, как деревяшку? Что же от меня осталось?

Я держу ее за плечи.

— Ты вся здесь, — говорю я. — Ничего в тебе никуда не девалось. Наоборот, зеркала сами тебе что-то дают — часть пространства, облитую светом частицу тебя самой. Они делают все это зримым и возвращают тебе.

— Частицу меня самой? — Она все еще держит мою руку. — А если нет? Если все похоронено в тысячах и тысячах зеркал? Как все это вернуть? Ах этого уже никогда не вернешь! Все потеряно! Потеряно! Я теперь как обструганная, безликая статуя. Где мое лицо? Мое первое лицо? Которое было еще до всех зеркал? До того, как они начали красть меня по частицам?

— Никто тебя не крал, — говорю я растерянно. — Зеркала не крадут. Они только отражают.

Изабелла тяжело дышит. Лицо ее побелело, в прозрачных глазах мерцают красные отблески луны.

— Куда оно пропало? — шепчет она. — Куда все пропало? Где мы вообще, Рудольф? Все бежит, летит и бесследно исчезает! Держи меня крепче! Не отпускай меня! Ты разве их не видишь? — Она широко раскрытыми глазами смотрит в туманную даль. — Вон они летят! Все эти мертвые зеркальные отражения! Они летят сюда и жаждут крови! Ты слышишь шум их серых крыльев? Они машут ими как летучие мыши! Не подпускай их ко мне!

Она прячет лицо у меня на груди и прижимается ко мне всем телом. Держа ее за плечи, я смотрю на сгущающиеся сумерки. Воздух неподвижен, но тьма медленно и угрожающе надвигается с обеих сторон аллеи, как густые цепи солдат-призраков. Она словно окружает нас и торопится отрезать нам путь к отступлению.

— Пошли, — говорю я. — Давай уйдем отсюда. Вон там, за деревьями, еще совсем светло. Там еще видно небо.