Чёрный обелиск

Она не хочет вставать и отрицательно качает головой. Я чувствую щекой ее мягкие, пахнущие сеном волосы, ее нежное лицо, чувствую тонкие косточки, подбородок, лоб, и вдруг меня опять пронзает уже знакомая боль от того, что за этой маленькой хрупкой полусферой существует мир с совершенно другими законами и что эта голова, которая помещается в моих ладонях, видит все иначе, не так, как я, — каждое дерево, каждую звезду, каждую связь и даже самое себя. В ней заключена другая вселенная, и в моем сознании на мгновение все расплывается, и я уже не знаю, что есть реальность — то, что вижу я, или то, что видит она, или то, что существует без нас и что́ мы никогда не познаем, потому что с ним все обстоит так же, как с зеркалами, которые оживают лишь, когда мы рядом, и которые не отражают ничего другого, кроме нашего собственного образа. Мы никогда, никогда не узнаем, что они представляют собой, когда остаются одни, и что скрывается за ними; они — ничто, и, тем не менее, они могут отражать любые образы и поневоле становятся чем-то; но свою тайну они никогда не раскрывают.

— Пошли, — говорю я. — Идем, Изабелла. Никто не знает, кто он и что, и где и куда идет. Но мы — вместе, и это единственное, что нам дано знать.

Я тащу ее за собой. Может, так оно и есть — когда все гибнет и рассыпается, то не останется ничего, кроме этого маленького, мимолетного братства, да и оно — всего лишь сладкая иллюзия, потому что когда кто-то действительно нуждается в твоей помощи или защите, ты не можешь пойти за ним и помочь ему; в этом я не раз убеждался, глядя в мертвые лица своих товарищей. У каждого своя собственная смерть, и нужно пройти через нее самому, и никто тебе в этом не поможет.

— Ты не оставишь меня? — шепчет она.

— Нет, я тебя не оставлю.

— Поклянись, — требует она и останавливается.

— Клянусь, — отвечаю я, не раздумывая.

— Хорошо, Рудольф. — Она с облегчением вздыхает. — Только не забудь про свою клятву. Ты такой забывчивый.

— Я не забуду.

— Поцелуй меня.

Я притягиваю ее к себе. Мне жутковато, я не знаю, что мне делать, и целую ее сухими, сжатыми губами.

Она, подняв руки, сжимает ладонями мою голову. Я вдруг чувствую острую боль и отталкиваю ее. Из моей нижней губы идет кровь. Она укусила меня. Я изумленно смотрю на нее. Она улыбается. Лицо ее изменилось. Оно стало злым и хитрым.

— Кровь! — торжествующе произносит она тихим голосом. — Ты опять хотел меня обмануть, я тебя знаю! Но теперь это у тебя не получится. Я отметила тебя своей печатью. Теперь ты уже не сможешь уйти!

— Да, я уже не смогу уйти, — отвечаю я, придя в себя. — Ну что ж, я не против. Но для этого тебе совсем не обязательно набрасываться на меня как кошка. Боже, кровь так и хлещет! Что я скажу сестре-начальнице, когда она увидит мою физиономию?

Изабелла смеется.

— Ничего. Почему тебе всегда нужно что-то говорить? Не будь таким трусом!

Я чувствую вкус крови во рту. Носовой платок тут не поможет: рана должна затянуться сама по себе. Женевьева стоит передо мной. Она вдруг превратилась в Женни. Ее маленький уродливый рот кривится в злой и ехидной улыбке. В этот момент начинают звонить колокола: скоро начало молебна. По дорожке к нам идет одна из сестер. Ее ряса смутно белеет в полутьме.