Чёрный обелиск

Герда сегодня в сером свитере, в серой юбке и в черном берете. Она уже не напоминает попугая; она очень хорошенькая, у нее спортивный и веселый вид. Я смотрю на нее новыми глазами. Женщина, которую вожделеет другой мужчина — даже если это всего лишь похотливый гробовщик, — сразу же становится гораздо привлекательней, чем прежде. Так уж устроен мир: человек живет не столько абсолютными, сколько относительными ценностями.

— Ты сегодня была в «Красной мельнице»?

Герда кивает.

— Дыра вонючая! Я там сегодня тренировалась. Как я ненавижу эти рестораны с застарелым запахом табака!

Я смотрю на нее с симпатией. Вильке застегивает рубаху, вынимает из усов стружку и прибавляет к первоначальному предложению еще три пальца. Пять банок шпрот! Недурное предложение. Но я игнорирую его. Передо мной — целая неделя счастья, ясного, осязаемого счастья, которое не причиняет боли, незатейливый праздник чувств и умеренной фантазии, краткое блаженство в виде своего рода двухнедельного абонемента в ночной клуб, который кончается уже через неделю и который избавил меня от Эрны и даже Изабеллу вновь превратил в то, чем она и должна быть — в фата-моргану, безболезненную и не пробуждающую неисполнимых желаний.

— Пошли, Герда! — говорю я в приливе внезапной, деятельной благодарности. — Давай сегодня поужинаем, как короли! Ты хочешь есть?

— Да. Очень. Мы могли бы где-нибудь...

— Никаких картофельных салатов и сосисок! Мы закатим настоящий пир и отпразднуем один юбилей: середину нашей совместной жизни. Неделю назад ты в первый раз пришла сюда; а через неделю ты помашешь мне на перроне рукой и навсегда скроешься вдали. Давай отпразднуем первое и не будем думать о втором!

Герда смеется.

— Я сегодня и не могла бы приготовить картофельный салат. Слишком много работы. Цирк — это тебе не дурацкое кабаре.

— Вот и хорошо. Значит, пойдем в «Валгаллу». Ты любишь гуляш?

— Люблю.

— Правильно! На том и порешим! Вперед! На праздник великой середины нашей короткой жизни!

Я бросаю блокнот через открытое окно на стол. Уже уходя, я вижу вытянутую от разочарования рожу Вильке. Он в отчаянии поднимает обе руки — десять банок шпрот! Целое состояние!

— Почему бы и нет? — к моему изумлению, любезно говорит Эдуард.

Я ожидал встретить ожесточенное сопротивление. Талоны его абонемента действуют только в обеденное время, но, увидев Герду, Эдуард не только изъявляет готовность сделать исключение, но даже лично провожает нас до столика и явно не торопится уходить.

— Ты не представишь меня?

Я в затруднительном положении: он пошел мне навстречу, согласившись принять обеденные талоны вечером, — значит, и мне придется сделать ответный шаг.

— Эдуард Кноблох, ресторатор, акула гостиничного бизнеса, поэт, триллионер и скряга, — небрежно рапортую я. — Фройляйн Герда Шнайдер.

Эдуард кланяется, польщенный и в то же время раздосадованный.

— Не верьте ни единому его слову, мадемуазель! Все это ложь и клевета.

— И твое имя тоже? — спрашиваю я.

Герда улыбается.

— Так значит, вы триллионер? Как интересно!

Эдуард вздыхает.

— Всего лишь коммерсант со всеми вытекающими отсюда заботами и огорчениями. Не слушайте этого легкомысленного болтуна! А вы, фройляйн? Прекрасное, лучезарное, богоподобное создание, беззаботное, как мотылек, порхающий над темными омутами тоски...

Я, не веря своим ушам, таращусь на Эдуарда, как будто он выплюнул золотое яйцо. Герда сегодня явно оказывает какое-то магнетическое действие на окружающих.

— Оставь свои дешевые виньетки, Эдуард! — говорю я. — Фройляйн Герда сама имеет прямое отношение к искусству. Это я-то темный омут тоски? Давай лучше тащи гуляш!

— А по-моему, господин Кноблох говорит очень поэтично! — Герда смотрит на Эдуарда с невинным восторгом. — Как вы только находите для этого время? У вас же такое огромное хозяйство — одних только официантов целая армия! Вы, наверное, счастливый человек! Такой богатый и такой одаренный.

— Ничего, управляемся! — Эдуард весь светится от гордости. — А вы, значит, художница? Или артистка? И... тоже... эээ...

Я вдруг читаю на его лице смутные подозрения. Тень Рене де ла Тур пробегает по нему прозрачным облаком и на мгновение скрывает это сытое лунное сияние.

— Вы, конечно же, занимаетесь серьезным искусством?

— Да уж посерьезней, чем твое! — отвечаю я. — Фройляйн Герда — не певица, как ты, наверное, подумал. Она скачет на тиграх, и львы у нее прыгают через обручи. А теперь уйми, наконец, полицейского, который сидит в тебе, как в истинном сыне нашего славного отечества, и вели подавать ужин!

— Надо же, львы и тигры! — восторженно произносит Эдуард. — Это правда? — спрашивает он Герду. — Этот тип все время врет.

Я под столом наступаю ей на ногу.

— Я работала в цирке, — отвечает она, не понимая, что в этом особенного, — и собираюсь вернуться туда.

— Эдуард, нас сегодня будут кормить, или надо сначала вручить тебе наши биографии в четырех экземплярах? — возмущенно спрашиваю я.