Чёрный обелиск

— Я лично прослежу за тем, чтобы все было на высшем уровне, — галантно произносит Эдуард, обращаясь к Герде. — Такие гости бывают не каждый день! Ах волшебство манежа! И простите господину Бодмеру его эксцентричность. Он вырос на войне, среди крестьян и угольщиков, а воспитанием своим обязан истеричному почтальону.

Он удаляется своей утиной походкой.

— Солидный мужчина! — заявляет Герда. — Он женат?

— Был женат. Пока жена не сбежала от него из-за его жадности.

Герда поглаживает камчатную скатерть.

— Глупая женщина... — мечтательно произносит она. — Я вот, например, люблю бережливых людей. Они не спешат расставаться с деньгами.

— Во время инфляции — это как раз самое глупое из всего, что можно придумать.

— Нужно, конечно, с умом их вложить во что-нибудь... — Герда рассматривает тяжелые, посеребренные ножи и вилки. — По-моему, твой друг знает толк в этом деле. Хотя и поэт.

Я удивленно смотрю на нее.

— Может быть, — отвечаю я. — Но другим от этого мало пользы. Особенно его жене. Она вкалывала у него с утра до ночи. Жена для Эдуарда — это лишний бесплатный работник.

Герда улыбается загадочной улыбкой Моны Лизы.

— Каждый сейф имеет свой шифр... Ты разве еще не знаешь этого, детка?

Я изумленно таращусь на нее. Что происходит? Неужели это та самая Герда, с которой мы вчера в садовом ресторане «Прекрасные дали» ели бутерброды с молоком за каких-то пять тысяч марок и беседовали об очаровании простой жизни?

— Эдуард — жирный, грязный и патологически жадный тип! — твердо заявляю я. — И таким я его знаю уже много лет.

Знаток женских душ Ризенфельд как-то объяснил мне, что такое сочетание отпугнет любую женщину. Но Герда, похоже, не совсем обычная женщина. Она с интересом разглядывает огромные люстры, свисающие с потолка прозрачными сталактитами, и не спешит менять тему.

— Наверное, ему просто не хватает человека, который бы заботился о нем. Но не как наседка, а иначе! Ему явно нужен кто-то, кто мог бы оценить его положительные качества.

Я уже не на шутку встревожен. Неужели мой абонемент на двухнедельное счастье аннулирован раньше срока? Зачем я, дурак, притащил его сюда, на эту выставку серебра и хрусталя?

— У Эдуарда нет положительных качеств, — говорю я.

Герда продолжает улыбаться.

— Они есть у каждого мужчины, — возражает она. — Нужно только указать ему на них.

К счастью, в этот момент официант Фрайданк торжественно подносит к нашему столику серебряное блюдо с паштетом.

— А это еще что такое? — удивленно спрашиваю я.

— Печеночный паштет, — с холодным высокомерием отвечает Фрайданк.

— Но в меню указан картофельный суп!

— Это специальное меню, его утвердили лично господин Кноблох, — заявляет Фрайданк, бывший ефрейтор-каптенармус, и отрезает два куска, толстый, для Герды, и тоненький для меня. — Но может, вы предпочитаете картофельный суп? — любезно осведомляется он. — Я немедленно распоряжусь.

Герда смеется. Я, разозленный дешевой попыткой Эдуарда купить ее жратвой, уже собираюсь потребовать картофельный суп, но Герда толкает меня под столом ногой. Она грациозно меняет тарелки и подает мне больший кусок.

— Так будет справедливей, — поясняет она Фрайданку. — Мужчине полагается больший кусок, верно?

— Так-то оно так... — мямлит растерявшийся вдруг Фрайданк. — Дома... А здесь...

Бывший ефрейтор не знает, как быть. Он получил от Эдуарда приказ подать Герде щедрую порцию, а мне чисто символическую, и он выполнил этот приказ. Теперь, при виде обратного результата, он близок к нервному срыву, потому что срочно должен принять какое-то решение, а это — ответственность, очень непопулярная вещь в нашем славном отечестве. На приказ мы реагируем бодро, это у нас в крови — в нашей гордой крови! — уже много веков; самому же принимать решения — совсем другое дело. Фрайданк выполняет единственное знакомое ему в подобных ситуациях действие: он оглядывается на начальство в надежде на помощь, то есть на новый приказ.

Появляется Эдуард.

— Работайте! Что вы тут стоите, как пугало?

Я хватаю вилку и, прежде чем Фрайданк, верный своему долгу, успевает снова поменять тарелки местами, тыкаю в лежащий передо мной кусок паштета.

Фрайданк замирает от ужаса. Герда прыскает со смеху. Эдуард, невозмутимый, как полководец на поле битвы, мгновенно оценивает ситуацию и, отодвинув в сторону Фрайданка, отрезает второй увесистый кусок, кладет его на тарелку Герды и спрашивает меня с кисло-сладкой улыбкой:

— Ну как, вкусно?

— Ничего, — отвечаю я. — Жаль только, что это не гусиная печенка.

— Это гусиная печенка.

— А вкус — как у телячьей печенки.

— А ты когда-нибудь в жизни ел гусиную печенку?

— Эдуард, — отвечаю я, — я не только ел ее — я даже блевал гусиной печенкой, обожравшись этим деликатесом.

Эдуард презрительно смеется.

— Где?

— Во Франции, во время наступления, когда из меня делали мужчину. Мы тогда захватили целый магазин гусиной печенки. В глиняных горшочках, страсбургской, с черными перигорскими трюфелями, которых нет в твоем паштете. А ты в то время чистил на кухне картошку.