Чертова погремушка

— Что за фигня? — удивился Никита, — Обычно тут темно, пусто и страшно.

— А сегодня конкурс караоке, — объяснил парень за соседним столиком. — Не видели разве объявление у столовой?

Никита, Костя и Линка тревожно переглянулись.

— Не видел я никакого объявления, — мрачно сказал Никита. — Может, уйдем, пока не поздно?

Но я вцепилась в пластиковую столешницу и заявила, что меня отсюда вынесут только вместе со столом.

Мы заказали коктейли и кофе, тем временем начался конкурс. Записавшиеся по очереди выходили на маленькую эстраду, выбирали песню и голосили в микрофон, а все остальные ставили оценки на листочках бумаги, которые заранее были разложены на столах. Кто-то пел лучше, кто-то хуже, но в целом, уровень был так себе. Наконец издевательство над нашими ушами закончилось, на эстраду вышел странного вида молодой человек в фиолетовых штанах, исполнявший функции аниматора, а точнее — массовика-затейника.

— Ну вот, дорогие друзья, — гнусаво зачастил он в фонящий микрофон, — те, кто записались заранее, уже выступили. Но, может, среди вас есть еще желающие порадовать нас своим талантом?

— Нет, — тихо сказал Никита.

Я должна. Должна спеть. Как могу. Чтобы навсегда избавиться от Савки и Гришки. Даже если займу последнее место и соберу богатый урожай свиста и насмешек.

Тонкий кисло-сладкий привкус лжи тронул язык, но я притворилась, что не заметила. Обманывать себя теперь было так просто, так привычно.

Я встала.

— Лена, не надо, — Линка дернула меня за джинсы, но я уже шла к эстраде.

Никита с грохотом отодвинул стул и направился к выходу, я только плечами пожала — подумаешь. Потыкала пальцем в тач-скрин, выбрала первую попавшуюся песню. Не все ли равно, с чем позориться. Жаль, про Савку и Гришку не было. Посмотрела на наш столик — Костя что-то тихо говорил Линке, которая страдальчески сдвинула брови и смотрела куда-то себе на коленки.

— Губы окаянные, думы затаенные, — тихо начала я и тут же отодвинулась от ставшего ненужным микрофона. — Бестолковая любовь, головка забубенная…

Аплодисменты, восторженные крики, восхищенные взгляды, первый приз — огромный торт и какая-то бронзовая штуковина, похожая на обрывок рельса, под которым взорвалась мина. Острая, как шип акации, секунда радости, гордости, удовлетворения — и тут же: бар какого-то жалкого пансионата, разве ж это масштаб?!

Костя и Линка молчали. Они были единственными смотревшими на меня без восторга или зависти. Они вообще на меня не смотрели. К коттеджу мы шли молча. Никиты в домике не оказалось.

До половины второго я сидела в холле, механически щелкала кнопками пульта и так же механически поедала выигранный торт столовой ложкой. В голове всплывали картинки, похожие на иллюстрации к полицейскому протоколу. Никитин телефон был выключен. Почему-то мне казалось, что с ним случилось что-то ужасное, но реагировала я на это совершенно неадекватно: ну, случилось, ну и что теперь?

Наконец я додумалась проверить его вещи. Пропали одеяло с Никитиной кровати и надувной матрас, который мы взяли в прокате. Картинки в голове погасли, я съела еще кусок торта и легла спать. И до утра видела себя во сне — поющей в опере.

Никита пришел к завтраку — как выяснилось, он ночевал на пляже. Мы сидели за столом с таким видом, как будто перед нами лежало, свесив хвост, мерзкое скользкое чудовище. Я наливалась злобой, как перезревшая слива соком. Сидят, понимаешь, чистенькие, правильные, на меня не смотрят, а сами-то давно такими же были? А этот вообще не в состоянии понять, только и смог, что сбежать. Ну да, конечно, у него же на мое пение вообще нетипичная сексуальная реакция, лучше держаться на расстоянии, во всех смыслах от греха подальше.

— Лен, ты знала?.. — осторожно спросил Костя.

— Нет, — ответила я, сглотнув кисло-сладкую слюну.

Я не знала. Но где-то очень-очень глубоко догадывалась, что в тот день, коснувшись руки своего зеркального двойника, я сказала дьяволу «да». Просто у меня еще не было возможности проверить эту тайную догадку.

— Рано или поздно это все равно случилось бы, — Никита накрыл мою руку своею. — Пожалуйста, не поддавайся.

Легко тебе говорить, мысленно зашипела я. А вслух сказала:

— Я постараюсь.

Через два дня мы вернулись в город.

Это был компромисс. Совсем неизящный, грубый. Я сказала себе, что не буду делать ничего. Пусть все идет как идет. И притворилась, что не слышу собственных мыслей о том, что дьявол все равно предоставит мне возможность стать звездой. А еще я пела — дома, когда Никита куда-нибудь уходил. Пела перед зеркалом, но старалась держаться на отдалении. Короче, вела себя, как записная кокетка, которая хоть и не говорит «да», но всем своим видом это показывает. Мол, если что — то это не я, он сам пришел. «Ожидание» — слово-кокон, слово-иероглиф — стало еще более весомым, выпуклым. То самое ожидание, от которого подрагивают кончики пальцев и все внутри отзывается тонкой дрожью.