Чертова погремушка

Самое интересное, что это состояние ожидания передалось и всем остальным, я чувствовала это. Впрочем, может быть, они ждали чего-то совсем другого? Линка больше не сидела со мной целые дни, Никита не таскал меня вечерами по городу. Или они поняли, что это бесполезно?

Идея насчет моего трудоустройства отмерла сама собой, об этом никто и не вспоминал. Никита все больше времени проводил в своих барах или в той фирме, которую теперь консультировал по IT-вопросам. Костя тоже устроился на работу, Линка с сентября должна была начать учебу на бухгалтерских курсах. А я проводила дни на диване с «погремушкой» под боком.

Да, это случилось сразу же после нашего возвращения. Ночью, когда Никита уснул, я потихоньку встала и пошла в гостиную. Ничего не изменилось. Я взяла ее в руки — и жизнь наполнилась красками, звуками, запахами. Положила обратно в шкаф — и тут же все снова подернулось тусклой пеленой.

Лето промелькнуло — как будто и не было. 19 августа вечером я вспомнила о годовщине смерти родителей. Так уж совпало, что они погибли в праздник Преображения, тот самый праздник, который мы с бабушкой каждый год ждали с таким нетерпением. Обычно в этот день я покупала корзинку яблок и шла в церковь освятить их, а потом навещала могилы. И как только можно было об этом забыть?

На следующий день с утра я села на маршрутку и поехала в Шувалово. Кладбище давно было закрытым, но дедушка, генерал-майор в отставке, умер в конце 50-х, когда там еще хоронили свободно. Бабушка добилась, чтобы рядом с его могилой оставили место — для нее, но хоронить туда пришлось наших с Костей родителей. Поэтому бабушку, а потом и дядю Пашу пришлось кремировать, по санитарным нормам подхоранивать в старые могилы можно было только через двадцать пять лет. Бабушку перед смертью сильно волновал этот вопрос, необходимость кремации ее смущала, но в конце концов она согласилась — лишь бы быть рядом с дедом. Зато теперь все они были вместе — муж, жена, сын, дочь и зять. Кто знает, может, и мы с Костей упокоимся там же.

Я смотрела в окно и думала о бабушке с дедом. Он умер задолго до моего рождения, я знала его только по фотографиям и рассказам. У них с бабушкой была большая разница в возрасте — почти тридцать лет. Познакомились они во время войны. Он был генералом, у которого в блокаду погибла вся семья, она — штабной переводчицей, едва окончившей университет.

«Он был старше моего отца, я знала, что он очень болен и что мы недолго проживем вместе, — рассказывала бабушка. — И правда, мы провели вместе всего тринадцать лет. Но какие это были замечательные годы…»

Она пережила мужа почти на сорок лет, но другого мужчины в ее жизни так и не появилось, хотя сосед-полковник и пытался за ней ухаживать. Фотография деда всегда была рядом с ней — на тумбочке в изголовье. Седой мужчина с жесткими чертами лица и неожиданно добрыми темными глазами. Как-то раз мы с Костей подслушали, что бабушка разговаривает с фотографией, рассказывает о маме, о дяде Паше, о нас с братом. Костя глумливо захихикал, повертел пальцем у виска, я треснула его по лбу, и мы, как всегда, подрались.

Каждое воскресенье, в любую погоду, бабушка ездила на кладбище — как она говорила, «повидаться с дедушкой». А еще ходила в церковь на службу, сначала в большой Спасо-Парголовский храм, потом в маленькую вновь открытую церковь Александра Невского. В этой церкви нас с Костей крестили — несмотря на яростное сопротивление папы и молчаливое неодобрение мамы. Там же отпевали бабушку и дядю Пашу. Именно эту маленькую, неказистую церковь я считала своей, хотя бывала там нечасто. Последний раз — перед поездкой в Сибирь. И вдруг мне захотелось зайти туда. Это было так неожиданно, что я чуть не расплакалась.

В этой церкви служило несколько священников. Одного из них я предпочитала другим. Молодой и красивый, он словно светился изнутри. Есть такие люди, которые просто пройдут мимо, а тебе вдруг станет тепло и радостно — столько в них добра и любви. Кроме того он был не по возрасту умен, проповеди говорил короткие и прозрачно понятные. Пару раз я задавала ему вопросы, на которые получала ясные доброжелательные ответы. Я не знала его имени, батюшкой называть стеснялась и про себя говорила: Тот Самый Священник. Мне казалось, что так должны выглядеть ангелы. И сейчас, словно хватаясь за соломинку последней надежды, я подумала: а вдруг он сможет выслушать меня и помочь.

Но чуда не произошло. Я поняла это, едва переступила порог. Служил другой священник — маленький, рыжий, с холодными бледными глазами. Служба закончилась, он путался в словах косноязычной невнятной проповеди. Потоптавшись с ноги на ногу минут пять, я поставила свечи на канун и вышла.

Вот и все, сказала я себе, вот и все. Да и как могло быть иначе? Ведь я пришла в храм не к Богу, а к человеку. А разве человек смог бы мне помочь — даже самый лучший?