Четыре беса

 A повозки все проносились мимо. Улицы были полны благоуханий.

 Продавщицы цветов, которые сидели на козлах, укутавшись в большие платки, оглядывались на него и улыбались.

 Он опять пел:

 

 Amour, amour,

 Oh, bel oiseau,

 Chante, chante,

 Chante toujours.

 

 В той улице, где он жил, между высокими домами было еще темно и тихо. Фриц шел медленнее. Но все напевал, и оглядывал свой дом сверху до низу.

 Вздрогнул, -- показалось, что наверху за стеклом увидел чье-то лицо.

 Бледная, задыхаясь, притаилась, подслушивая за своею дверью, Люба.

 Да, это был он.

 

 Amour, amour,

 Oh, bel oiseau,

 Chante, chante,

 Chante toujours.

 

 Дверь внизу закрылась, все стало тихо.

 Бледная, как лунатик, прижав руки к груди, подошла Люба к постели. Неподвижно смотрела она на рассветающий день, -- новый день.

V.

 Было поздно, когда Фриц Чекки проснулся; от утомления не сразу возвращаясь к сознанию, неотчетливо видел он, как Адольф вытирал тело мокрым полотенцем.

 -- Пора бы уже и проснуться, -- насмешливо сказал Адольф.

 -- Да, -- отвечал Фриц и продолжал смотреть на брата.

 -- Надо же, наконец, вставать, -- тем же тоном говорил Адольф.

 -- Да, -- сказал Фриц; но продолжал, не двигаясь, рассматривать крепкое и непорочное тело брата, мускулы которого играли жизненной силой; он испытывал безумную ярость, раздражающий и жалкий гнев израненного.

 Когда он так лежал, уставившись на брата, вдруг он поднял голые руки и почувствовал, как бессильны они были, и когда он потом одним толчком уперся ногами в обножье кровати и почувствовал вялость и в мускулах ноги, -- он был охвачен вдруг бледным и диким раздражением на себя самого на свое тело, на свой пол, и на нее: воровка, грабительница... она!

 Его ярость была бессмысленна. Он знал только одно: он был бы способен, как сумасшедший, убить ее наповал. Насмерть забить сжатыми кулаками. Удар за ударом. Кричит она, смеется, -- убить ее, убить. Убить, чтобы она и не пикнула больше. Растоптать ее ногами.

 Опять поднял руки и сжал ладони, и, чувствуя опять бездействие бессильных мускулов, стиснул зубы.

 Адольф вышел и захлопнул дверь.

 Тогда Фриц вскочил и начал голый испытывать свое тело. Попробовал некоторые упражнения, и неудачно. Делал партерную гимнастику, -- не выходило. Усталые члены, непослушные, только дрожали.

 Опять пытался. Бил сам себя. Опять пытался. Щипал себя ногтями. Все напрасно.

 Ничего не мог.

 Ударился лбом об стену, и опять пытался. Не удавалось.

 Он устало сел перед большим зеркалом и рассматривал мускул за мускулом на своем ленивом, изнемогшем теле.

 Да, это была правда: она похитила разом все: здоровье, силу, крепость мышц. Да, это была правда: все было разом разрушено: работа, положение, имя.

 Да, так это было.

 И с ним будет, что с "the Stars", -- две девки шатались из города в город, и их колотили, пока, наконец, не засадили в сумасшедший дом

 С ним будет то же, что с жонглером Шарлем, который имел связь с певицей Аделиной, -- его члены стали вялыми, как у пьяницы. Потом он повесился.

 Или еще Губерт, который ушел с женой конюха и теперь наездничает на ярмарках; или еще жонглер Поль, который втюрился в "Аниту с ножами" и теперь служит зазывальщиком в балагане.

 Да, они измочалили свои тела.

 Опять поднялся.

 Он не хотел пасть.

 И он принялся опять работать, трудить свои мускулы, напрягать свою силу, возбуждать каждое мышечное волоконце.

 Наладилось.

 Быстро оделся. Кое-как натянул одежду на тело, кое-как застегнулся и вышел.

 Репетировать -- в цирке -- на трапеции.

 Адольф, Люба и Луиза были уже за работою и висели на трапециях в своих серых блузах.

 Фриц нахмурился и начал работать на полу. Он ходил на руках, балансируя на правой и на левой руке, так что все его тело трепетало.

 Остальные молча смотрели со своих качелей.

 Потом прыгнул он в сетку, быстро и бодро, и взлез на качели против Любы. Спрыгнул, схватившись руками, так что стройное тело вытянулось, и начал.

 Люба продолжала сидеть. Усталым от бессонной ночи, тяжелым взором она пристально смотрела на этого человека, которого она любила, на этого мужчину, которого она любила и которого только что обнимала другая.

 Год за годом, тело с телом вместе жили.

 И глаза ее мерили его, -- его плечи, которые носили ее, его руки, которые держали ее, его поясницу, которую она обхватывала руками...

 Навыки ремесла, традиции работы, -- все увеличивало ее муку.

 Безмолвная, сломленная этим робким страданием, которое ощущалось ею, как телесная боль, она смотрела на Фрица, как он работал близ нее.

 Но Фриц разбудил ее:

 -- Что ж ты не начинаешь? -- сурово крикнул он.

 -- Сейчас.

 Она вздрогнула и машинально выпрямилась на качелях. Только на миг встретились их глаза. Но внезапно увидел Фриц ее бледное лицо, ее широко-раскрытые глаза, ее словно одеревенелое, коснеющее тело, -- и понял все.

 И в то же мгновение почувствовал непреодолимое, непобедимое отвращение от этого тела женщины, омерзение, гадливость перед самыми ее прикосновениями, -- другой женщины, чем та, которую он любил.

 Неодолимое, пронизывающее его отвращение, подобное ненависти.

 -- Начинай! -- крикнул Адольф.

 -- Начинай же! -- кричала Луиза.

 Но она еще медлила.