«Чингизово право». Правовое наследие Монгольской империи в тюрко-татарских ханствах и государствах Центральной Азии (Средние века и Новое время)

Правовые аспекты истории этих государств до сих пор изучались весьма неравномерно. Прежде всего, следует отметить, что вопросы правового развития этих государств затронуты преимущественно в отчётах российских чиновников, либо же в общих трудах по истории либо всего региона и отдельных его стран (например, Узбекистана). К числу таких исследований можно отнести многочисленные работы В. В. Бартольда, А. Ю. Якубовского, А. А. Семёнова, Р. Г. Мукминовой (которые нередко публиковали не только исследования, но и тексты обнаруженных ими документов, в т. ч. и правового характера) и др. Из специальных же работ, посвящённых комплексному анализу права ханств Средней Азии, нам известны лишь монография Ю. Ф. Лунева[602].

Однако ряд элементов прежнего чингизидского права сохранился и в этих государствах, из которых первые два являлись преемниками как Чагатайского улуса, на территории которого находились, так и Золотой Орды, выходцами из которой являлись представители правивших династий[603]. Естественно, верховенство «чингизова права» и его имперский характер оказались утрачены в результате распада вышеупомянутых государств-преемников Монгольской империи. Поэтому «чингизидское» право, применявшееся в среднеазиатских ханствах, можно определять уже не как имперское, но как ханское.

Насколько нам известно, до сих пор влияние «чингизидского» (ханского) права на правовое развитие ханств Средней Азии рассматривалось довольно подробно только в одном аспекте — государственно-правовом. Ряд исследователей большое внимание уделили вопросам легитимации ханской власти в Бухаре, Хиве и Коканде, выяснив, что происхождение от Чингис-хана и некоторые политико-государственные традиции прежних чингизидских государств весьма широко использовались в этих ханствах. В частности, о соотношении чингизидского и мусульманского права в Бухарском ханстве писали А. фон Кюгельген[604],

О. А. Соловьёва[605] и А. К. Алексеев[606]. Отдельные вопросы легитимации власти ханов Хивы рассмотрены в работе М. Ниязматова[607]. Соотношение «чингизидского» и мусульманского элементов в статусе ханов и государственно-правовых традициях Кокандского ханства подробно проанализировано в монографиях Т. К. Бейсембиева[608] и Б. М. Бабаджанова[609]. Кроме того, следует упомянуть коллективную монографию «Россия — Средняя Азия», в которой также кратко освещены принципы легитимации власти среднеазиатских ханов в XVIII — нач. ХХ в.[610]

Однако чингизидское право сохраняло актуальность не только в государственно-правовой сфере, но и в других сферах правоотношений, которые до сих пор практически не привлекали внимания исследователей. В рамках настоящей статьи автор намерен кратко охарактеризовать соотношение «чингизидского» и мусульманского элементов в различных отраслях права в рассматриваемый период. Соответственно, мы не будем рассматривать государственно-правовую сферу, которая, как отмечалось выше, является, пожалуй, наиболее полно исследованной в этом отношении, а обратимся к анализу роли чингизидского права в других сферах.

Одной из наиболее важных являлась сфера государственного управления. В этой сфере чингизидские правовые традиции применялись весьма широко наравне с шариатскими. Прежде всего, обратимся к органам высшей власти каждого из этих ханств. Наряду с традиционными мусульманскими должностями (везир, диванбеги, мунши и др.) в каждом ханстве существовали также высшие сановники, статус которых был унаследован от прежних чингизидских государств. В Бухарском ханстве такая должность называлась аталык, а в Бухарском эмирате — кушбеги[611]; в Хиве аналогичный пост занимал инак (позднее — эмир ал-умара или кушбеги)[612], а в Кокандском ханстве — амир-и лашкар[613].

Этих должностей мы не найдём в чингизидском праве ранее существовавших государств, однако по статусу они стали правопреемниками бекляри-беков — обладателей высшей должности в государствах Чингизидов ранее[614]. Нередко бекляри-беки фактически (а иногда даже формально) являлись соправителями ханов[615]. Система соправительства хана и бекяри-бека являлась одной из административно-правовых традиций в чингизидских государствах[616]. Аналогичным образом, обладатели высших должностей в среднеазиатских ханствах также становились фактическими соправителями или регентами (временщиками) при ханах[617]. Роль и значение этих наследников прежних чингизидских сановников лучше всего подтверждают уже охарактеризованные нами в предыдущей главе случаи, когда в среднеазиатских ханствах эти всемогущие временщики могли по своей воле назначать и смещать ханов. Более того, в Бухаре аталык Мухаммад-Рахим Мангыт в 1756 г., а в Хиве инак Ильтузар Кунграт в 1804 г. свергли законных ханов-Чингизидов и сами приняли ханские титулы!

Следующий важный аспект административного права, в котором нашли отражение чингизидские правовые традиции –