Но отошёл ли и сам Шахрух от монгольской правовой традиции столь решительно и бесповоротно? Объявив шариат основным правовым источником, а себя халифом и султаном, Шахрух, тем не менее, сохранил за собой титулы хакана и бахадур-хана, которые постоянно упоминаются в летописях[694]
. Некоторые специалисты склонны считать, что летописцы употребляли эти титулы применительно к Шахруху, желая польстить ему. Однако Хафиз-и Абру приводит текст хутбы на имя «справедливейшего хакана… Шахрух-Бахадур-хана»[695]. Таким образом, можно сделать вывод, что Шахрух официально носил эти титулы, желая, видимо, подчеркнуть свою власть в глазах как своих подданных, сохранивших приверженность к монгольским традициям, так и восточных соседей своего государства, всё ещё живших по монгольским обычаям. Следует отметить, что Тимуриды, женатые на представительницах дома Чингис-хана, предпочитали, подобно Улугбеку, именовать себя монгольским титулом «гурган», тогда как не имевшие связи с домом Чингизидов довольствовались мусульманским титулом «султан», который чеканили и на своих монетах[696]. Впрочем, наличие этого титула (в отличие от ханского) вовсе не отражало претензий на верховную власть: даже сам Тимур, с большим пиететом относившийся к ханскому званию и происхождению Чингизидов, именовал себя султаном[697]. Надо полагать, что в тот период времени титул «султан» не принадлежал ещё исключительно Чингизидам, как это произошло позднее в ряде стран и регионов Центральной Азии.Сохранялась в эпоху правления Шахруха также социальная и административная система, установленная в соответствии с монгольскими правовыми нормами. Во-первых, согласно данным летописей и сохранившихся до нашего времени жалованных грамот, среди приближённых Шахруха и более поздних Тимуридов было немало влиятельных придворных, носивших титул «тархан», позаимствованный из правового опыта Чингизидов; Тимуриды не только продолжали признавать тарханов, пожалованных их предшественниками, но и сами активно даровали тарханные грамоты[698]
. Во-вторых, не была отменена и установленная монголами административно-территориальная система деления на тюмены: таковые упоминаются летописцами и в государстве Шахруха, и в более поздних владениях Тимуридов — вплоть до удела Бабура в Кабуле[699]. Аналогичным образом, наряду с типично мусульманскими административными должностями (эмиры, наибы и др.), весьма важными должностными лицами в системе управления оставались даруги — правители областей, институт которых является заимствованием из административно-правовой практики Монгольской империи. Тимуридские историки, в частности, Абд ар-Раззак Самарканди, автор «Фасихова свода» и Бабур упоминают о даругах таких крупных городов, как Бухара, Йезд, Шираз, Фируз и др.[700]Не исчезла и унаследованная от монгольских ханов традиция издания монархами индивидуальных правовых актов — указов. Тимуриды издавали грамоты тех же видов, что и их предшественники — потомки Чингис-хана: жалованные грамоты по освобождению от налогов, грамоты по наделению суйюргалом, охранные грамоты для проезжающих и др. При этом важно отметить, что Тимуриды, в отличие от Чингизидов, называли свои грамоты «созюм» или «хукм», т. е. «слово», а не «ярлык» — «указ»: ярлыки могли издавать только законные ханы. Это отражает формальное признание потомками Тимура своего нижестоящего статуса по отношению к потомкам Чингис-хана — правителям соседних государств[701]
. Эти грамоты также позволяют сделать вывод, что в государстве Тимуридов продолжали действовать прежние монгольские институты — ямские станции, сторожевые отряды «караулы» и др.[702] Считаем необходимым также отметить, что ряд вышеупомянутых монгольских правовых и государственных институтов (деление на тюмены, караулы, издание ярлыков) надолго пережили владычество самих Тимуридов и сохранялся в Мавераннахре в более поздние времена — о них упоминает такой сравнительно поздний источник, как «Бухарский трактат о чинах и званиях», составленный в XVIII в.[703]Новый этап борьбы с монгольской правовой традицией в государстве Тимуридов приходится на 1460-е гг. и связан с именем шейха духовного ордена накшбандийа Ходжи Ахрара, который, по-видимому, считал ниспровержение «Ситамнамеи Чингиз» («Чингисовой книги угнетения») главным делом своей жизни. Об этой его деятельности сообщает, в частности, такой специфический источник, как фрагмент поэмы Абдуррахмана Джами «Силсилат аз-захаб»: