Чёрный ход

— Будь начеку, — предупредил Пирс.

Мэр рассмеялся:

— Боитесь, мистер Нинимби?

— Боюсь, — согласился Пирс.

— Чего? Что случайная пуля залетит на балкон?

Мэр картинно оперся о перила:

— Не бойтесь, компаньон! Я ведь сказал, что это мой город? Пули здесь летают только туда, куда укажет Фредерик Киркпатрик. А на этот балкон они даже носу не кажут!

— Будь начеку, — повторил Пирс, обращаясь к Рут. Похоже, он не слышал слов мэра, а может, не придал им значения. — Сегодня не тот день, чтобы спать на ходу.

Его лицо, подумала Рут. Я уже видела такое лицо.

Отец, увлекавшийся шахматами, возил Рут, восьмилетнюю девочку, в Бирмингем, город в штате Алабама. Она отлично помнила всю поездку — истинный праздник для ребёнка, папиной любимицы. Но ещё лучше Рут запомнилось лицо Пола Морфи, шахматного гения, дававшего в Бирмингеме сеанс одновременной игры вслепую на восьми досках. Тонкий нос, красиво очерченные дуги бровей, волосы небрежно падают на уши… Всё это мисс Шиммер восстановила в памяти лишь потом. А тогда она видела ожившую сосредоточенность, выходящую далеко за рамки человеческого внимания. Какие-то процессы происходили, невидимые детскому глазу, и Морфи следил за каждой песчинкой, каждым дуновением воздуха, каждой каплей, складывая их в невероятные комбинации. Рут ещё сказала отцу, что так, наверное, выглядел Господь Бог в момент творения мира. Отец засмеялся, потом начал журить дочь: скорее в шутку, чем всерьёз. Вряд ли святые отцы одобрили бы тебя, сказал он…

Святые отцы ещё меньше одобрили бы Рут, узнай они, о чём умолчала мисс Шиммер. В тот момент она думала не только о Боге. Дьявол, замышляя мятеж против Создателя, пожалуй, тоже был похож на тогдашнего Морфи.

Став взрослой, Рут узнала, что Пол Морфи замкнулся в кругу родных и близких, одержим тяжелейшей манией преследования. Гений превратился в безумца, если, конечно, Морфи не был безумцем с самого начала…

— Здесь этот безумец. Видишь?

Кивком головы Пирс указал вниз.

Сумасшедших внизу хватало, причём вооружённых. Но отчима интересовал один — долговязый стрелок с воротничком священника. Пастор подошёл в разгар суматохи, незамеченный остальными. Сейчас он стоял возле проулка, где ранее скрылся Хвост Оленя, и играл на губной гармошке.

Рут задумалась, какой псалом лучше прочих подходит к ситуации, и не смогла выбрать. Смотреть вниз взглядом шансфайтера она опасалась, не желая привлечь внимание лже-отчима, чувствительного к таким вещам, но была уверена, что Джошуа Редман тоже где-то там, на площади, в гуще событий.

А может, не только Джошуа Редман.

Чего боится ложный Пирс? В переделанном теле, белей крыла ангела, он неуязвим для шансера. А даже если и уязвим, Пастор не станет стрелять по балкону на глазах у толпы разъярённых мужчин. Это верная гибель от дюжины пуль, выпущенных по негодяю, покусившемуся на мэра. Так чего же ты боишься, ложный Пирс? Того, что внизу бродит душа истинного Пирса, изгнанная тобой — и проповедник может безнаказанно расстрелять её? Это тоже опасно. Не исключено, что выстрел спровоцирует шерифа, нефтяников, людей Джефферсона. Но Пастор безумен, с точки зрения ложного Пирса он мог бы рискнуть.

Кто-то ведь должен начать этот танец?

— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Чем лодка не танцпол?
Плыви, лодочник, вверх по рекам Огайо…

Песня, откуда ты взялась?

Рут услышала её словно наяву, в гнусавом исполнении губной гармошки. Вряд ли песню играл Пастор, помешанный на церковной музыке, но даже если и так, звук его гармоники на балконе, с такого расстояния, среди гомона и выкриков, был бы слышен еле-еле, а не ясно и отчётливо.

— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!..

Какой вред тахтону, захватившему тело, может причинить безвременная гибель души-изгнанницы? Джошуа Редман сказал, что тахтон обещал время от времени пускать его в тело погостить. Ещё мистер Редман сказал, что душа Пирса выглядела ужасно, краше в гроб кладут.

Какую работу выполняет душа для тела?

Душа одухотворяет плотскую обитель. Делает тело живым в своём присутствии — и мёртвым, если уходит вон. Таков закон божий и человеческий. Живая душа, слоняющаяся рядом с живым, мыслящим, действующим телом — чудо из чудес. Что делает она для плоти, которая ещё вчера принадлежала ей по закону?

Да всё, что угодно!

Что ни придумай, это может быть правдой.

Неужели ворованное тело по-прежнему нуждается в своей истинной душе? Зависит от неё до последнего, до того дня, когда душа окончательно расточится? Допустим, если она расточится раньше положенного срока, погибнет злой смертью — тело выживет, но ослабеет, лишится каких-то сил, жизненно важных для тахтона…

— Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Лодочник танцует, лодочник поёт,
Лодочник делает всё, что угодно…

Чутьё стрелка вырвало Рут из размышлений.