Чёрный ход

Рут следит за ним с веранды Гранд-отеля. Перед ней с Пирсом только что поставили напитки: отчиму — пиво, Рут — кофе. С кухни несётся одуряющий запах: там жарят рыбу. Рот полон слюны. Еду скоро подадут: свежую форель, сбрызнутую лимонным соком.

Заказ сделал Пирс. Рут не возражала.

Она удивлена своей покладистостью. Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! Она даже не стала перечить отчиму, когда тот начал сыпать проклятиями. Молчала, смотрела поверх перил. Молчит и сейчас, вдыхает кофейный аромат. Глядит на всадника, который минутой раньше въехал в город. Что ей в этом всаднике? Сейчас он скроется за домами — или свернёт на Ривер-роуд, и тогда Рут не потеряет его из виду.

Надо же чем-то занять себя? Пусть будет всадник. Всё лучше, чем грызть ногти. Дурная привычка приводила маму в бешенство. Отец, напротив, относился к этому снисходительно. Дядя Том сам грыз, бывало.

Рут, милочка, о чём ты думаешь?!

Ночью ей снились китайцы. Расположившись внутри бумажного фонаря, сделанного в виде двухэтажной усадьбы, семейство Ли музицировало. Бакалейщик с женой играли на рояле Шопена в четыре руки. Рут точно знала, что это Шопен, хотя Шопен никогда не писал регтаймы. Горбатый тесть — Рут уже выяснила у доктора Беннинга, что старик является отцом миссис Ли — солировал на банджо. В обычной жизни занятия такого рода вряд ли были свойственны китайцам, но сон есть сон. Рут слушала, принимая всё как должное. Четвёртым в этом азиатском квартете был демон Мо-Гуй — слепец, похожий на тапёра из «Белой лошади». Виртуоз, он водил смычком по струнам виолончели. Когда Рут поняла, что корпусом виолончели служит живая женщина без рук и ног, а струнами — набухшие от крови вены, Шопен превратился в какофонию.

Проснулась Рут с головной болью.

— Безответственность! Скажу больше, преступная халатность…

Отчим бушует. Судя по убитому виду Красавчика Дэйва — хрупкий слоняется по улице туда-сюда — Красавчику уже досталось на орехи. Похоже, Дэйв уволен, но ещё не до конца поверил в это. Стрелок с такими рекомендациями, какие Пирс даст своей безответственной — преступно халатной! — охране, может забыть про выгодные контракты.

Зря я вообще согласилась, вздыхает Рут.

Ей-богу, зря.

— Миг промедления мог стоить мне жизни! Уверен, они собирались меня пытать! Краснокожие славятся своими ужасными пытками! Хорошо, родственные узы для тебя ничего не значат. Хорошо! Но обязанности, определённые договором с работодателем?!

Приносят рыбу. Рут отламывает плавничок, суёт в рот. Родственные узы, думает она. Моя беда, мой крест. Не будь ты вторым мужем моей матери, ты бы просто разорвал контракт, и всё. Мне бы не пришлось выслушивать твои бездарные монологи. А так я получу сполна: и монолог, и разорванный контракт. Надеюсь, второе утешит меня после первого?

Она чувствует себя виноватой. Иначе давно встала бы и ушла.

— Есть люди, для которых это — дело чести. К сожалению, ты не входишь в их число…

Всадник сворачивает на Ривер-роуд. Подъезжает к Гранд-Отелю, спешивается, захлёстывает повод вокруг столба. Столб безуспешно притворяется колонной — у владельца гостиницы большие запросы и скверный вкус. Когда всадник делает шаг к перилам, за которыми расположились Пирс и Рут, становится ясно, что он действительно очень бледен. Это, должно быть, от природы. В остальном всадник напоминает ремень из дублёной кожи.

Очень длинный ремень. Футов шесть, если не больше.

— Прошу прощения, мэм. Прошу прощения, сэр. Вы позволите задать вам один вопрос?

Пирс привстаёт:

— Разумеется, ваше преподобие. Не хотите ли присесть?

— Спасибо, я постою.

Монологи отчима сыграли с Рут дурную шутку. Отрешившись от их назойливого жужжания, она не сразу замечает то, что первым бросилось Пирсу в глаза — чёрная рубашка и белый воротничок проповедника. В остальном всадник одет так же, как и сама Рут. Даже пыльник вышел из той же портняжной мастерской. Даже грязь и пятна на пыльнике.

Даже две кобуры с кольтами. Только висят иначе.

— Скажите, этот отель заслуживает похвалы?

— Да, ваше преподобие.

— Цены разумные?

— Не скажу, что здесь низкие цены. Но бельё чистое и клопов нет.

Проповедник смотрит на Пирса и только на Пирса. Рут он игнорирует. Опасается женщин? Считает их сосудом греха? За спиной проповедника маячит Красавчик Дэйв. Подбирается, словно волк перед прыжком, кладёт руку на револьвер. Какая опасность может грозить Пирсу в присутствии этого человека? Средь бела дня, в центре города? Но Красавчик из кожи вон лезет, стараясь продемонстрировать бывшему нанимателю свою бдительность и преданность.

Разорванный контракт может быть восстановлен, не так ли?

— Клопов, значит, нет?

— Ни в малейшей степени, ваше преподобие.

— Вы уверены, сэр?

— Проверил на собственном опыте.

— Тогда я отрину всяческие сомнения. Это место подходит для усталого путника.

Усталость требует отдыха, но проповедник не спешит уйти. Он роется в кармане пыльника, достаёт «оловянный сэндвич» — губную гармошку «Hohner». Подносит ко рту, о чём-то размышляет. Когда бледный всадник начинает играть, Рут узнаёт музыку.

Псалом двадцатый, кто бы мог подумать?