Чистый четверг

Даже тогда она не плакала. Да что тогда, она не плакала никогда. Это на Степана наводило тоску и ужас перед силой ее характера.

Когда после войны по чьему-то наговору их обвинили в пособничестве бендеровцам только за то, что они так же, как и все другие, вынуждены были отдавать последние куски этим лесным людям, она не проронила ни слезинки, собирая свой нехитрый скарб в страшную дорогу на дальний север, на поселение.

Боже милосердный… Что это была за дорога! Умирали старухи, дети, не выдерживая холода, голода… Она и тут не роптала, не плакала, ей удавалось и среди этого ужаса быть словно только что умытой. А дети, в отличие от иных, не плакали и не просили есть, а молча угасали один за другим. Степан скрипел зубами и рукавом отирал мокрое лицо, а она не плакала. Только глаза ее становились пронзительно синими и бездонными, смотреть в них было невозможно: океан мировой скорби не вместил бы в себя всей боли, какая была в них. Одного сына привезли они с собой на север живым. А вскоре родилась их последняя дочь.

Тут уж на севере совсем было отнялась нога у Стефании, но вскоре она поднялась и стала-таки кое-как ходить, почти волоча левую ногу за собой. Как бы ни было ей трудно, всю работу и по дому, и в огороде она продолжала делать. Степан не считался с ее хромотой. Спокойно, неумолимо требовал от нее выполнения всех домашних дел. Даже в те редкие минуты, когда она вдруг позволяла себе прилечь, он находил ей работу. Она безропотно поднималась и молча выполняла все, что было нужно.

Дети выросли незаметно, времена изменились. Степан как-то заговорил о том, что можно вернуться домой, на Украину, но Стефания спросила его:

— А кто нас там ждет, кому мы нужны? Хотя, и здесь мы никому не нужны. Не перенести мне уже переезда.

После Степан больше не возвращался к этому разговору. Жизнь все быстрее и быстрее стала катиться под горку. Дочь закончила школу, а потом институт, да так и осталась в городе. Сын тоже — после музыкального училища закончил консерваторию, да только в отпуск заезжал в родной дом. У всех свои заботы. Правда, звали они родителей к себе, но Степан не мыслил своей жизни без хозяйства, без коровы, без огорода. И продолжал жить по-своему.

В последнюю осень у Степаниды совсем отнялась нога, и она собирала картошку, чуть не ползая по холодной земле. Степан словно не замечал, как ей трудна была эта работа. Соседи осуждающе смотрели на него, предлагали помощь.

— Не надобно нам помощи, — отрезал Степан.

После сбора картошки Стефания слегла и больше не поднялась. А через три недели ее не стало.

Похоронили ее, как подобает — отпел поп, поплакали дети. Степан не плакал, но с недоумением смотрел на чужое и, словно помолодевшее, необыкновенно спокойное, даже умиротворенное лицо жены. Первые два дня он привычно кричал: «Стэпа, подай…» Но только слезы дочери и больные глаза сына встречал он в ответ на свой зов. На третий день он лег на их общую кровать, на которой они проспали бок о бок больше сорока лет, и больше не откликнулся на просьбы сына и дочери, на их мольбы и уговоры, отталкивал пищу и отрешенно молчал.

Как он раздражался на их попытку вернуть его к жизни. Они ему мешали, они его отвлекали…

Боже мой, как хороша была эта полька! Сердце его зашлось от горячей волны непонятного и незнакомого чувства. Больше всего в жизни он боялся, что она посмеется над его смелостью попросить ее руки. Чтобы такая раскрасавица да согласилась выйти за него… да никогда не бывать такому счастью.

Степан в зеркале увидел свое некрасивое лицо, покрытое румянцем стыда и ожидаемого позора отказа, но она не отказала, а, может, мать настояла — все-таки единственный сын Герасима Данильчука. Свой лес…

Как хороша она была в белом наряде невесты!

Степан был почти счастлив. Он исподлобья смотрел на свою невесту. А когда поп обвенчал их, и он должен был поцеловать молодую, как удар хлыста был для него ее испуганный взгляд. Еще минуту назад он был так счастлив, что совсем забыл, как смешон в вышиванке с торчащими непослушными волосами. Был момент, когда ему казалось, что он и сам стал красивым, как эта прекрасная полька. Но когда она отшатнулась от него, сердце его упало и разбилось у ее ног. У него немели губы и пальцы рук, когда он думал о ней. Потому Степан и стал изнурять себя работой, чтобы сердце его не разорвалось от нестерпимого желания все бросить и побежать туда, где была она в своей всегдашней спокойной отдаленности от всех, от всего мира, а больше всего — от него.