Чистый четверг

Как важно ей было видеть каждый день себя в его глазах. Лучшего зеркала нельзя было и вообразить. Как хороша она была в нем, не замутняющемся от времени. И знала — зеркало не врет: она и есть та прекрасная юная пани, от красоты которой он едва не потерял сознание.

Уже перед смертью Стефания сказала ему главные слова, которые так хотелось ей сказать давно, когда дети разъехались, и они остались одни. О том, как ей повезло, что именно он был ее первым и единственным мужчиной. Что именно с ним до последней минуты она была женщиной.

Да, она была счастливой. Да они были счастливыми… Спасибо тебе, Господи…

ПОБАСЕНКИ

Про русалку

— Это уж знай наверняка, как кому показалась русалка во всей своей красе, так быть тому утопленником, — тихо, как туман над рекой, плывет голос бабки Аксиньи.

— Вот помните, в опрошлом годе Митяй утонул? Так ему опрежь знак был… Поехал он сено косить, а там на лужке баклуша была, яма, куда весенняя вода собирается. Вокруг трава высокая, а сама баклуша-то ряской сверху поросла. Умаялся Митяй, намахался горбушей, присел отдохнуть, перекусить. Глянь: а на камушке, близ баклуши, женщина сидит.

Тихонько так сидит… Да такая ладная и волосы чешет длинные, густые. А гребешек у нее перламутровый, таких теперь и нет. И даже вроде бы звук слышится, ровно она не по волосам, а по струнам тем гребнем проводит.

Митяй, понятное дело, молодой, кровь у него кипятком взбурлила:

— Вот таку бы обнять-то…

Хвать в горсть воды из баклуши — облить ее хотел, шутейно. И, то ли когда нагнулся, то ли когда плеснул, но исчезла она, иссякла.

В другорядь с братом поехали они косить, а возвращались поодиночке: у брата одна была телега, а у Митяя — другая. Порешили они провести ночь в лесной избушке. Так вот: Митяй поехал вперед, а брат-то еще задержался.

Бросил Митяй охапку сена и до братниного приезда и прилег. Только глаза прикрыл, а тут дверь-то: скрип. Он глаза, открыл, а это опять она, та женщина. Идет и улыбается. А глаза, как две звезды. Волосы распущенны, до пола. Она в них закуталась, на груди чуть раздвинулись пряди, и, как розовые жемчужины, сосцы переливаются.

Ох и красивая… Да не соромной красотой, а так, что Митяю от той красоты плакать хочется.

— Пойдем, Митяй, ко мне, мне тут без воды томно, — сказала она ему и протянула белые-белые руки. Тут дверь ровно сквозняком распахнуло и ее голубым облаком вывеяло из избушки.

Митяй совсем уж собрался за ней вслед, да тут брат приехал. Ну вот, он брату-то про это диво рассказал, а тот только и посмеялся: Женить тебя, братка, надо, а то уж русалки стали мерещится…

На том и полегли спать. Улеглись они, а около полуночи дверь опять — скрип… За день-то умаялись, вот брательник-то сквозь сон и думает, что Митяй по нужде… А потом что-то ему как-то не по себе стало. Он во двор, а там сумеречно, но так неподалеку братняя фигура… И к речке. Он за ним вслед.

Холодно, сыро. Все в молочном тумане. Боязно и вперед, и назад, ворочаться ни с чем страшно. Ну да превозмог он себя, пошел вперед, а ноги тяжелые стали, ровно свинцом налились, и мурашки по телу.

— Митяй, Митяй, — хотел он крикнуть, да только так пискнул чуть слышно.

Тут словно в воду что-то тяжелое — бултых! Он подбежал, а из воды только пузыри. Покричал, пометался, а плавать-то не умел…

Вот так и заманила к себе нашего Митяя русалка. Они очень даже любят наших парней к себе завлекать эти самые русалки, — говорит бабка Аксинья… — Вот и выбирают помоложе, да понеопытнее, когда кровь бурлит. В это время не только русалка, а всякая наша сестра — баба — не хуже той русалки хоть в воду, хоть в огонь за собой уманит. Так, бабоньки? — озорно блеснув по-молодому черными глазами смеется бабка Аксинья.

Про живую воду

— А я вам расскажу про живую воду, — начала баба Шура, как дошла до нее очередь. Да уж я не больно какая рассказчица-то…

Она так всегда: любит набавить цену.

— Уж ты-то не рассказчица, — привычно уговаривает подругу баба Аксинья.

— Уж кто тогда и рассказчик…

— Ну да как уж могём, — кокетливо поджимает баба Шура губы и вначале осматривает ревностно товарок, все ли готовы ее слушать. И только убедившись в том, начинает:

— От всякой хворобы можно средство найти, вот у тебя, Агрофена, зуб-то болит?.

— Болит, — отвечает тихая Агрофена, потрогав перевязанную щеку.

— Хочешь заговорю? — спрашивает баба Шура.

— Ой, милушка, заговори, моченьки нету…

Баба Шура откладывает прялку и тихо приговаривает на распев:

— Месяц ты месяц молоденький!

— Где ты был?

— На том свете.

— Что там видел?

— Мертвых.

— Что яны делают?

— Живут!

— Что ядять?

— Не ядять, не пьють…

— Болят у них зубы?

— Не болять!