Чистый четверг

Не помню, сколько прошло времени, вроде бы успокоилась я и уговорила себя, что все мне привиделось. Ну улеглась опять поудобнее, стала кожух-то натягивать на себя, а кто-то вроде не дает, держит его, я сильнее, тот тоже держит изо всех сил. Тогда я приотпустила его, так он и пополз к ногам…

Старушки все пооставляли свою работу и стали креститься шепча молитву…

— Вот тут-то я и вспомнила, как мать моя говорила, что не дай Бог в бане оставаться ночевать, не преминет явиться нечистый дух и таких страстей нагонит, что хорошо, если жив останешься, а то и вовсе света белого больше не увидишь…

— Верую в единого Бога Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым…

Тут вроде уж и край неба посветлел, себя не помню, как поднялась я и до дома дошла…

— Потом мы уж баньку-то святой водой окропляли, да и никто никогда в ней на ночь не оставался, — закончила свой рассказ Катерина и опять закрутились веретена и застучали спицы в изуродованных долгой крестьянской работой пальцах старух.

Из рассказов Сашко, старого человека

Вечер за работой без побасенок длинен да скучен. Вот уже стали старухи позевывать, тут и решилась Елена Демина, солдатская вдова, рассказать свою историю.

— Жил здесь Сашко, старый человек. Когда умер он, было ему сто лет и три года… Слепой он был, трудно одному без глазенок управляться, вот и просил меня по-соседски помочь, а я, мол, тебе истории разные стану рассказывать. Много рассказывал…

Жил он бедно. Забрали его по старым временам на двадцать лет в армию, а как вернулся — изба у него, как баня об одном окне. Вот и удумал он жениться на богатой. Стал к одной вдовице молодой похаживать, а та чайком-то напоит, иной раз и сахарком, а чтобы чего еще, так ни-ни. Уже вроде бы дело должно бы идти и к обоюдному согласию, а она, однако, все ни в какую.

Однажды зим’ой вьюга поднялась, мороз, засиделся он у вдовы, уж надежда его убаюкивает, мол, сегодня пригреется у лебяжьего плеча. Но она, как всегда, встала, да и говорит:

— Ну, ступай, Сашко, с Богом, а то совсем заметет дорогу, еще, неровен час, заведет тебя вьюга невесть куда.

Знамо дело в каком настроении вышел он опять один. А тут еще у ворот споткнулся, да и упал, зашибся. Встал, отряхнулся и от всех своих неудач-то и выругался по-матерному.

И вдруг видит, тут она его догоняет и зовег:

— Постой, постой, Сашко!

Догнала, под руку взяла и повела. А уж ему и лучше не надо… Идет за ней. И не страшно даже, что она его в лес повела, а в лесу — избушка. Кругом темно, а из избушки свет, так изо всех окон и слепит. Вкруг стола люди сидят. Веселые, пьют и кричат ему:

— Садись, садись, Сашко, с нами пить-гулять будешь.

А его краля-то рядом с ним садится, да такая веселая, какой он ее раныпе-то и не видел. Глаза у нее были вроде всегда голубые, а тут как огни синие. Губы, как клюква. Да все ластится к нему, а Сашко уж от этого опьянел без вина. Но ему наливают полнехонек стакан. Он взял его и говорит:

— Господи, благослови пить с незнакомыми людьми!

В ту же минуту исчезло все…

Свдит Сашко под елкой, да шишку в руках держит. Так-то вот. Просвдел-посидел под елкой, да и домой вернулся. Так с тех пор уж больше грязного слова и не говорил.

А женился он на бедной девушке-сиротке, но очень счастлив был, правда, вот деток им Бог не дал. Много еще мне Сашко историй рассказывал, но уж я приберегу на следующий раз…

— Да-да, — согласились старухи, — чай не в последний раз собираемся, оставь и на потом. Что-то сегодня Ольги Никифоровой неслышно. Ты там не уснула, Олюшка?

Про любящую жену

— Это я во все уши слушаю, чего ж перебивать, — отозвалась Ольга. Она была маленькая. Еще бы чуть-чуть и быть ей лилипуткой, но все-таки хоть и мала была Олюшка ростом, но смела и решительна. Да все-то ей чужая печаль и боль — не чужая, за все в ней душа болит. А сама, как птичка, даже и голосок высокий, словно птичий. Но, несмотря на рост свой, самого лучшего парня на себе женила, шестерых детей родила, все успевала; еще и чужим людям помогала. А уж в смелости ее никто и не сомневался.

— Еще в юности это было. Помните, жили здесь у нас Шепелины? Теперь-то уж никто из них не остался, ну, а в ту пору подружилась я со снохой Шепелиновской, с Анютой. Обе только замуж вышли, первенцев родили, обе в замужестве счастливы были. Да только: не жди беды — сама придет.

Вот и пришла, да такая… Умер у Анютки муж. Месяц моя бабонька места себе не находила. Я уж думала, что в уме повредится. Ан глядь, а через месяц вроде повеселела, опять напевать стала, румянец вроде бы к ней стал возвращаться. Только глаза воспаленные.

— Ты чего это, Анюта? — спросила я как-то.

Она все отмалчивалась, да так загадочно все улыбается, а потом и говорит мне:

— Ты, Олюшка, никому не скажешь?.

— Ну, уж болтуньей-то никогда не была, да и подруги мы…

А сама уж на нее и камень за пазухой держу. Подумалось мне, что может про мужа-то недолго слезы лила моя товарочка — присмотрела себе кого…