Чрево Парижа. Радость жизни

Госпожа Кеню в раздумье стояла у раскрытого окна, решая про себя посоветоваться с аббатом Рустаном, человеком весьма разумным, как вдруг она увидела внизу, на рыночной площадке, толпу народа, окружавшую носилки. Наступали сумерки; однако Лиза отлично узнала Кадину, плакавшую в кружке любопытных, а также разговаривавших на тротуаре Флорана и Клода Лантье, с побелевшими от пыли сапогами. Колбасница поспешно спустилась, удивленная их возвращением. Едва успела она занять свое обычное место за прилавком, как в колбасную вошла мадемуазель Саже со словами:

– Ведь это негодяя Маржолена подняли в подвале с разбитой головой. Вы не пойдете взглянуть на него, госпожа Кеню?

Лиза перешла улицу, чтобы посмотреть на беднягу. Юноша лежал, вытянувшись во весь рост, страшно бледный, с закрытыми глазами. На одной из прядей его белокурых волос запеклась кровь. В толпе говорили, что рана не опасна, – малый сам виноват, что постоянно выкидывает в подвале разные штуки. Предполагали, что он хотел перепрыгнуть через один из столов, где резали птицу, – это была его любимая игра – и ударился головой о камень. Мадемуазель Саже прошептала, указывая на плачущую Кадину:

– Должно быть, вот эта плутовка толкнула его. Они всегда прячутся вдвоем по разным закоулкам.

Маржолен, очнувшийся на свежем воздухе, широко раскрыл удивленные глаза. Он обвел взглядом всех присутствующих и, увидев лицо склонившейся над ним Лизы, кротко и виновато улыбнулся ей с ласковой покорностью. Пострадавший как будто не помнил, что произошло между ними. Лиза, успокоившись, сказала, что его необходимо сейчас же отнести в больницу; а она придет его навестить и принесет ему апельсинов и бисквитов. Голова Маржолена в изнеможении снова опустилась. Когда понесли носилки, Кадина пошла проводить их, повесив на шею свой лоток, эту лужайку из зеленого мха с натыканными на ней букетиками фиалок; на них катились теперь жгучие слезы цветочницы, не замечавшей, что она сжигает бедные цветы своим тяжким горем.

Возвращаясь к себе в колбасную, госпожа Кеню услыхала, как художник, пожимая руку ее деверю Флорану, говорил ему вполголоса:

– Ах, проклятый мальчишка! Он испортил мне сегодняшний день. Впрочем, мы все-таки погуляли на славу!

Клод и Флоран вернулись действительно измученные, но счастливые. От них пахло вольным воздухом полей. В тот день, еще до рассвета, госпожа Франсуа продала все свои овощи, и они отправились втроем за повозкой на улицу Монторгейль, в харчевню «Золотой компас». Это было как бы предвкушением деревни в стенах Парижа. Позади ресторана «Филипп», до второго этажа разукрашенного деревянной резьбой с позолотой, расположен двор, какие бывают на фермах, темный и полный жизни, пахнущий свежей соломой и лошадиным навозом. Стаи кур копаются клювом в мягкой земле; постройки из позеленевшего дерева, лестницы, галереи, дырявые крыши примыкают к соседним старым домам. В глубине двора, под грубо сколоченным навесом, дожидался Валтасар в полной упряжи, спокойно жуя овес в привязанном к недоуздку мешке. Добрый конь мелкой рысью спустился по улице Монторгейль, радуясь быстрому возвращению в Нантер. Но он отправлялся не порожняком. Зеленщица заключила договор с компанией, взявшей на себя очистку Центрального рынка. Два раза в неделю госпожа Франсуа увозила полный воз листьев, которые брали большими вилами из кучи отбросов, засорявших площадку. Они являлись прекрасным удобрением. Несколько минут спустя повозка была наполнена до краев. Клод с Флораном растянулись на этом пышном ложе из зелени. Госпожа Франсуа взяла в руки вожжи, и Валтасар тронулся неторопливым шагом, склонив немного голову, так как ему приходилось везти порядочную тяжесть.

Поездка была задумана давно. Зеленщица смеялась от удовольствия; она любила обоих приятелей и обещала угостить их такой яичницей с салом, какой не достанешь в «негодном Париже». А гости предвкушали удовольствие оттого, что проведут в лени и скитаниях целый день, едва занимавшийся на востоке. Нантер манил издали, как поджидавшая их чистая радость.

– Ну как, удобно вам, по крайней мере? – спросила госпожа Франсуа, сворачивая на улицу Пон-Нёф.

Клод поклялся, что подстилка мягка, «как матрац новобрачной». Растянувшись на спине, заложив руки за голову, они смотрели на бледное небо, в котором гасли звезды. Проезжая улицей Риволи, Клод и Флоран молчали, пережидая, пока скроются из виду дома, и слушая, как почтенная огородница ласково разговаривает с Валтасаром:

– Не торопись, старина, не надрывайся… Нам некуда спешить, потихоньку доедем…

На Елисейских Полях художник, который видел теперь по обеим сторонам дороги одни лишь вершины деревьев, выступающие на фоне зеленой стены Тюильрийского сада, вдруг очнулся. Проезжая мимо улицы Руль, Клод посмотрел на боковой портал церкви Святого Евстафия, видневшийся вдали под гигантским навесом одного из крытых проходов Центрального рынка. Клод постоянно возвращался к рынку, пытаясь найти в нем известный символ.