Чрево Парижа. Радость жизни

Она не отвечала, задыхаясь в этом теплом воздухе, от которого у нее горело лицо. Щеки Лизы разрумянились, а натянутый корсаж, обыкновенно такой неподвижный, обнаруживал теперь признаки жизни. Колбасница волновалась; ей было неприятно слышать за собой торопливые шаги запыхавшегося, как ей казалось, Маржолена. Она посторонилась и пропустила его вперед. Городок с его темными переулками по-прежнему спал. Молодая женщина заметила, что ее спутник намеренно выбрал самый длинный путь. Когда они вышли к полотну подземной железной дороги, Маржолен сказал, что хочет показать ей эту диковину, и они остановились там на минуту, заглядывая в щели между толстыми досками загородки. Маржолен предложил пройти на полотно. Госпожа Кеню отказалась, говоря, что это лишнее – она и без того хорошо все рассмотрела. Возвращаясь назад, они наткнулись на тетушку Палет: она развязывала перед своим чуланом веревку на широкой четырехугольной корзине, откуда раздавался отчаянный шум, который производили птицы, бившие крыльями и лапками. Когда женщина развязала последний узел, из корзины вдруг высунулись, приподняв крышку, длинные гусиные шеи. Гуси выскочили испуганные, вытянув вперед шеи, шипя, щелкая клювами и производя во мраке подвала страшный переполох. Лиза не могла удержаться от смеха, несмотря на полные отчаяния жалобы торговки, ругавшейся, как ломовой извозчик, и тащившей за шею двух гусей, которых ей удалось поймать. Маржолен пустился вдогонку за третьим гусем. Было слышно, как он топал, носясь по проходам, сбиваясь со следу, тешась этой охотой; потом где-то вдалеке раздался шум борьбы, и юноша вернулся, неся с собою птицу. Тетушка Палет, пожелтевшая старушонка, взяла гуся на руки и с минуту стояла в позе античной Леды, прижимая его к своему животу.

– Ну что, если бы ты тут не подвернулся! – проговорила она. – Один раз я как-то подралась с гусем; при мне был нож, и я перерезала ему горло.

Маржолен совсем запыхался. Когда они подошли к камням, где режут птицу, Лиза увидела при более ярком свете газа, что юноша весь вспотел, а глаза у него горят огнем, которого она прежде в них не замечала. Обыкновенно он опускал перед ней ресницы, словно красная девица. Он показался ей в эту минуту очень красивым мужчиной – широкоплечим, с крупным румяным лицом, обрамленным белокурыми локонами. Лиза смотрела на него благосклонно, с видом откровенного восхищения, какое можно выказать только по отношению к очень юным мальчикам. От этого Маржолен снова оробел.

– Вот видишь, и тут нет господина Гавара, – сказала Лиза. – Ты только понапрасну заставляешь меня терять время.

Тогда он наскоро рассказал ей о том месте, где режут птиц. Тут стояли пять громадных каменных прилавков, тянувшихся вдоль улицы Рамбюто и освещенных желтым светом из отдушин и газовыми рожками. На одном конце женщина резала цыплят, и Маржолен заметил, что она ощипывает птиц еще почти живыми, потому что так легче. Тут он предложил Лизе взять несколько горстей перьев, валявшихся громадными кучами на каменных прилавках. Юноша объяснил, что их сортируют и продают, причем цена на них доходит до девяти су за фунт, в зависимости от мягкости. Госпожа Кеню должна была также засунуть руку в большие корзины, наполненные пухом. Затем Маржолен отвернул краны водоемов, устроенных у каждого каменного столба. Он был неистощим в объяснении подробностей. Кровь стекала вдоль прилавков, образуя на каменном полу лужи; каждые два часа сторожа обливали плиты водой, оттирая жесткими щетками кровавые пятна. Лиза наклонилась над отверстием трубы, служившей для стока, и тут Маржолен рассказал ей любопытные вещи: после грозы вода из этого отверстия заливает подвал; однажды она поднялась даже на тридцать сантиметров, так что пришлось убрать птицу на другой конец подземелья, где пол выше. Юноша и сейчас еще смеялся, вспоминая страшный гвалт, поднятый испуганными птицами. Покончив с этим, он не знал, про что еще рассказать, как вдруг вспомнил о вентиляторе. Он повел молодую женщину в самую глубь подвала и предложил ей взглянуть наверх. Она увидела внутренность одной из угловых башенок – нечто вроде широкой выводной трубы, куда поднимался смрад из кладовых.

В этом углу, зараженном притоком запахов, которые отличались щелочной едкостью гуано, Маржолен умолк. Однако юноша был явно возбужден. Ноздри у него раздувались: он с силой втягивал в себя воздух, точно вместе с ним возвращалась к нему и смелость. Юноша четверть часа находился в подвале с красавицей Лизой, и этот смрад, это тепло живых птиц постепенно опьянили его. Теперь Маржолен уже не робел; он был полон вожделения, согретого запахом навоза в курятнике под низким сводом, где было почти темно.

– Ну, пойдем, – сказала красавица Лиза. – Ты славный мальчик, как мило с твоей стороны, что ты показал мне это… Когда ты придешь к нам в колбасную, я тебя угощу.